Война (Книга 3)
Шрифт:
Сдержанно засмеялись и все, кто был в кабинете.
В последние дни здесь, в Гнездове, уже отчетливо слышалась орудийная пальба, доносившаяся то с запада, то с севера. Временами казалось, что она отдаляется, будто уносимая ветром гроза. А сегодня орудийный рев звучал явственнее, в нем уже различались более гулкие и тупые обвалы. Вот и сейчас мелко задрожал под ногами пол, побежала зыбь по воде в графине. Донеслись тяжкие и звучные удары, словно где-то недалеко рушились горы.
– Бомбят Смоленск, гады, - тихо, словно самому себе, сказал Семен Константинович.
– Там уже и бомбить нечего - одни развалины, - горько добавил Лобачев.
– Смоленск -
– Пусть там останутся хоть одни камни, но его надо удержать!.. Это воля Государственного Комитета Обороны.
– Маршал обвел всех твердым взглядом и продолжил: - Я отдаю сегодня приказ по Западному фронту об упорядочении управления обороной подступов к Смоленску. Вам, Михаил Федорович, - он остановил взгляд на генерале Лукине, - подчиняю все части Смоленского гарнизона и части, обороняющие подступы к городу.
– И части девятнадцатой армии?
– кажется, с недоверием спросил Лукин, видимо, потому, что этой армией командовал Конев, бывший его начальник.
– Отходящие части!
– уточнил маршал и чуть возвысил голос: - Оборона города должна быть в одних руках!.. Все подчиняется вам... И части, которые с востока будут прибывать в Смоленск по железной дороге.
Водворилась напряженная тишина. Стал слышен стрекот телеграфного аппарата на первом этаже, где размещался узел связи. В эти мгновения Лукин и его соратники всей остротой своих чувств и мыслей постигали масштабы ответственности, которая на них возлагалась. Но вряд ли их воображение могло распалиться до той невыразимо тяжкой реальности, которая ждала их впереди... Где-то уже подвозили к немецким передовым частям снаряд, от осколка которого сложит голову генерал Власов Трофим Леонтьевич...
А пока продолжался разговор.
– Я понимаю, - прервал тишину Семен Константинович, - с какими непосильными трудностями вы встретитесь.
– Голос маршала зазвучал глухо, глаза его сверкнули из-под нахмуренных бровей болезненно: - Противник забил танковые клинья, охватив вашу, Михаил Федорович, и взяв в клещи отходящую с боями к Смоленску двадцатую армии. Клещи будут сжиматься. Если смотреть правде в глаза... а мы, коммунисты, привыкли только так, возможно, все вы останетесь здесь на погибель... Но не теряйте самообладания. Смоленск надо удержать. А мы будем принимать все меры, чтобы помочь вам...
В это время коротко взгуднул зуммер внутреннего телефона. Маршал Тимошенко взял трубку. Звонил генерал-лейтенант Маландин.
– Вернулась авиаразведка, - докладывал он.
– Демидов действительно в руках противника, а главное - под угрозой Духовщина, а значит, и штаб фронта... Разрешите поднять штаб по тревоге...
– Обойдитесь, пожалуйста, без тревоги, - хмуро сказал в трубку маршал, устремив глаза на карту.
– Отдайте распоряжение о передислокации штаба... С начальниками оперативного и разведывательного прошу ко мне...
Положив трубку, Тимошенко встал, дав понять присутствующим, что разговор закончен. Прощаясь со всеми за руку, невесело заметил:
– Рвется немец к Ярцеву...
– И сообщил последние грозные новости: Это, сами понимаете, огромный котел во главе со штабом фронта. Будем сейчас принимать меры, а штаб уходит в район Ярцева... Ваша задача - без изменений...
8
Выйдя из кабинета Тимошенко и спускаясь по деревянной лестнице на первый этаж, генерал Лукин мыслями все еще оставался там, рядом с маршалом. Сзади шли Лобачев и Власов, и сквозь тихие взвизги деревянных ступенек под их сапогами Михаилу Федоровичу будто слышались сурово приглушенные слова:
"...Возможно...
Все предельно ясно по главной сути, однако Лукин не мог вообразить себе, как именно сложатся события. Да и невозможно было поверить, что действительно близится тот страшный час, когда, кроме гибели, не будет другого выхода.
Враг, конечно, могуч: непрерывно давит огнем и моторами с воздуха и на земле; превосходство в силе и инициатива - на его стороне. Но и армия генерала Лукина, пусть ее раздергали по частям и в ней осталось всего лишь две дивизии, все-таки представляет собой не видимость силы, а силу. Одна 152-я дивизия полковника Чернышева Петра Николаевича чего стоит: в ее полках - металлурги Магнитогорска и тракторостроители Челябинска! С такими людьми можно дьяволу шею свернуть, прежде чем сложат они головы. И смутно надеялся Лукин на самого себя, на свой штаб и на какие-то еще пока неизвестные ему обстоятельства. Ведь как туго пришлось на Юго-Западном фронте в первые недели войны! Не сплоховал генерал Лукин! Хотя основные силы армии так и не вступили там в бой, а были переброшены под Смоленск...
Два генерала и дивизионный комиссар шли цепочкой по асфальтированной дорожке, которая вела к выходу с территории штаба. Дорожка была засыпана хвойными иголками, забросана мелкими ветками и крошевом земли: где-то поблизости взорвалась бомба. Справа и слева от дорожки, между елями и соснами, виднелись глубокие щели с покрытыми дерном взбугрившимися краями.
Впереди размашисто шагал Михаил Федорович Лукин, стараясь быстрее прийти к машине, чтобы мчаться в свой штаб, в Жуково. Уже на подходе к шлагбауму, за которым стояли в тени деревьев машины, Михаил Федорович обратил внимание на военного в командирской форме, без пояса, сидевшего на краю придорожной канавы; за его спиной, в лесу, виднелась просторная брезентовая палатка с откинутым пологом. Военный сидел как-то неуклюже, вполоборота к дорожке, склонив голову в глубокой задумчивости. Что-то знакомое показалось Лукину в фигуре военного. Чуть в стороне от него топтался красноармеец с карабином в руках, в полинявшей до белизны гимнастерке и с черным от загара широкоскулым лицом.
Михаил Федорович, не успев еще ничего понять, ощутил, как похолодело у него в груди и как тоскливо заныло сердце: в военном он узнал родного младшего брата Ивана - полковника Лукина Ивана Федоровича.
Жаркой волной окатила догадка: что-то страшное случилось с братом.
– Иван!
– тихо, но сурово позвал Михаил Федорович.
Военный и не шевельнулся в ответ; только охранявший его красноармеец, вытянувшись в струнку, ел глазами начальство.
– Полковник Лукин!
Тот вздрогнул, затем медлительно, будто с неудовольствием, повернул голову на оклик, устремив на Михаила Федоровича застывший сумрачный взгляд. В этом взгляде, затем во всем лице на мгновение зажглась светлинка, но тут же угасла. Иван неторопливо встал, одернул неподпоясанную гимнастерку.
Михаил Федорович заметил на петлицах брата полковничьи прямоугольники и обратил внимание, что на рукавах не спороты золотые шевроны, и от этого почувствовал, что в груди словно чуть ослабла сжавшая сердце тяжесть, хотя по-прежнему ничего не понимал.
А рядом застыли в недоумении Лобачев и Власов.
– Ты что, под арестом?!
– изменившимся голосом спросил Михаил Федорович у брата, немигающим взглядом всматриваясь в посеревшее, небритое и вместе с тем такое родное лицо.
– Выходит, что так, - вяло, с безнадежностью в голосе ответил Лукин-младший.