Война конца света

Варгас Льоса Марио

– Сделайте все возможное, – бросает уже от дверей капитан. – Я должен идти, полк не может оставаться без командира. Сообщу полковнику Тамариндо, пусть принимает…

Он выходит, не договорив.

– Засучите рукава, протрите руки спиртом, – рявкает доктор.

Мешковатый и неловкий репортер подчиняется со всем проворством, на какое только способен: через минуту он уже стоит на коленях возле полковника и по каплям льет эфир, запах которого сразу же напоминает ему карнавалы в зале салвадорской «Политеамы», на марлевую повязку, прикрывающую рот и нос раненого. «Не дрожите вы, бестолочь, к носу, к носу ближе!» – раз и другой зло шипит на него Соуза Феррейра. Репортер старается изо всех сил, пытаясь не думать ни о чем постороннем:

надо открыть склянку, смочить ком марли эфиром и прикрыть заострившийся нос, кривящиеся от непереносимой, смертной тоски губы этого маленького человечка-над его развороченным животом нависло лицо Соузы Феррейры: он приник к ране почти вплотную, словно принюхиваясь. Время от времени репортер, сам того не замечая, окидывает взглядом пятна, уже покрывшие рубашку, руки, мундир врача, одеяло и его собственные брюки. Сколько же крови вытекло из этого немощного тела?! От запаха эфира кружится голова, подташнивает. «Надо одолеть дурноту», – думает он. «Почему мне не хочется ни пить, ни есть?»-думает он. Полковник не открывает глаз, но едва заметно шевелится, и всякий раз, заметив это, Соуза Феррейра приказывает: «Еще эфиру, еще!» Репортер виновато говорит ему, что последняя склянка уже почти пуста.

Вбежавшие ординарцы вносят тазы с кипятком, и доктор одной рукой погружает в них ланцеты, иглы, кетгут, ножницы. Репортер слышит, как он ругается последними словами, проклиная родную мать за то, что произвела его на свет. Слабость валит репортера с ног, и доктор, заметив это, сердито выговаривает ему: «Очнитесь, сейчас не время для сиесты». Репортер бормочет извинения и, когда солдаты в очередной раз бегом приносят кипяток, просит дать ему воды.

Он замечает, что в палатке прибавилось народу: тень, поднесшая к его губам горлышко фляги, оказывается капитаном Олимпио де Кастро. У входа стоят, прислонившись к натянутой парусине, двое – полковник Тамариндо и майор Кунья Матос, – мундиры их разорваны, на лицах застыло выражение тоскливой злобы. «Лить еще эфиру?» – задает нелепый вопрос репортер: склянка пуста. Соуза Феррейра забинтовывает полковника, укрывает его одеялом. «Уже вечер», – думает в изумлении репортер. В палатке становится темно, и кто-то вешает фонарь на шест, подпирающий ее свод.

– Ну как он? – шепотом спрашивает полковник Тамариндо.

– Живот разворочен, – так же тихо отвечает врач. – Сильно опасаюсь, что…

Отворачивая и застегивая рукава рубашки, репортер думает: «Как же так-совсем недавно был рассвет, потом полдень, и вот уже ночь. Как время летит!»

– Не могу поручиться, что он придет в чувство, – добавляет Соуза Феррейра.

Словно в ответ на эти слова, полковник Морейра Сезар шевелится. Все бросаются к нему. Давит повязка? Он опускает ресницы. Репортер представляет себе, как полковнику видятся расплывающиеся тени, слышится смутный шум, как он пытается, наверно, что-то понять, вспомнить, подобно тому, как сам он вспоминает сейчас свои пробуждения после опиума – кажется, что это было в другой жизни. Вот так же медленно, неуверенно, трудно возвращается к действительности Морейра Сезар. Он снова открывает глаза и пытливо оглядывает Тамариндо, его изодранный мундир, исцарапанную шею, печальное и хмурое лицо.

– Взяли Канудос? – спрашивает он хрипловато, еле шевеля губами.

Тамариндо, понурившись, качает головой. Морейра Сезар смотрит на угрюмые лица майора, капитана, доктора. Репортер чувствует, что острый, как хирургический нож, взгляд полковника проникает ему в самую Душу.

– Мы трижды пытались, господин полковник, – шепчет Тамариндо. – Люди измучены.

Морейра Сезар, совсем побелев, приподнимается и взмахивает судорожно стиснутым кулаком:

– Еще один штурм, Тамариндо! Немедленно! Я приказываю атаковать!

– Очень большие потери, господин полковник, – смущаясь, как будто это произошло по его вине, отвечает Тамариндо. – Можем не удержать

позиции. Надо отступить, зацепиться и ждать подкрепления…

– Вы предстанете перед судом военного трибунала, – прерывает его Морейра Сезар, повысив голос. – 7-й полк отступит перед этим сбродом?! Сдайте оружие Кунье Матосу.

«Как человек с такой раной может двигаться, говорить, горячиться?»-думает репортер. После долгого молчания Тамариндо взглядом просит у других офицеров поддержки, и Кунья Матос делает шаг к походной койке полковника:

– В полку много случаев дезертирства, его едва ли можно счесть полноценной боевой единицей. Если мятежники вздумают атаковать лагерь, можем не отбиться. Прикажите отступать.

Из-за спин доктора и капитана Кастро репортер видит, как Морейра Сезар откидывается назад, на носилки, слышит его шепот, полный отчаяния:

– И вы, майор, меня предаете? А ведь вам, господа, известно, что означает эта экспедиция для нашего дела… Итак, я напрасно запятнал свою честь?

– Мы все поступились своей честью, господин полковник, – тихо отвечает Тамариндо.

– Вы знаете, что я пошел на сделку с бессовестными и продажными политиканами, – продолжает полковник. – Выходит, я напрасно солгал отчизне?

– Послушайте, господин полковник, что творится в лагере, – говорит Кунья Матос, и репортер, слыша многоголосые вопли, топот, всю эту симфонию ошеломления и паники, старается не думать о том, что это значит, чтобы не испугаться еще больше. – Это разгром. Если мы не сумеем организовать планомерный отход, полк будет уничтожен.

Топот и крики прорезает колокольный звон, к которому присоединяется завывание свирелей. Приоткрыв рот, Морейра Сезар в бессильном бешенстве переводит взгляд с одного офицера на другого, бормочет что-то невнятное. Репортер вдруг сознает, что горящие глаза полковника устремлены прямо на него.

– Да, да, – вдруг слышит он. – Я к вам обращаюсь. Перо и бумагу! Я хочу составить протокол этого позора. Пишите! Вы готовы?

Хватившись в этот миг своей сумки и пюпитра, репортер начинает бестолково суетиться, тычась во все стороны. С ощущением невосполнимой потери-ему легче было бы лишиться руки или ноги, – словно пропал драгоценный талисман, оберегавший его, репортер вспоминает, что так и не подобрал сумку и пюпитр с земли, оставил их на вершине холма, но капитан Олимпио де Кастро-глаза его полны слез-не дает ему долго предаваться отчаянию, протягивая несколько листков бумаги и карандаш. Доктор подносит поближе фонарь.

– Я готов, – говорит репортер, с ужасом чувствуя, что руки у него трясутся: как он будет писать?

– Я, полковник Морейра Сезар, командир 7-го полка, находясь в здравом уме и твердой памяти, сим свидетельствую, что вверенная мне часть отступила из-под Канудоса по приказу, отданному вопреки моей воле подчиненными мне офицерами, не сумевшими понять всей полноты исторической ответственности. – Он привстает на секунду и тут же снова падает на носилки. – Нас рассудят грядущие поколения. Надеюсь, мои единомышленники сумеют отстоять мою честь. Все, что я предпринимал, делалось для блага страны, для защиты Республики, власть которой должна быть распространена до самых отдаленных рубежей Бразилии.

Репортер так старается все записать, что не сразу замечает: еле слышный голос, заглушаемый сигналами горнов, трубящих отступление, смолк. Как хорошо, когда можно заняться делом-давать наркоз, водить карандашом по бумаге-и не мучиться неотвязными думами, пытаясь понять, почему же 7-й полк так и не взял Канудос, почему приказано отходить. Но вот он вскидывает глаза и видит, что доктор Соуза Феррейра прикладывает ухо к груди полковника, щупает пульс. Потом встает и выразительно разводит руками. В ту же минуту в палатке начинается суета: Кунья Матос и Тамариндо, срываясь на крик, спорят, капитан Олимпио де Кастро говорит доктору, что тело полковника нельзя оставить на поругание врагу.