Война кукол
Шрифт:
— Поздно гуляешь, — старшина раскрыл клапан. Жизнь и работа вдали от поселка приучают не удивляться, но одинокий бродяга ночью, в полусотне километров от ближайшего жилья — это диковинка, ради которой стоит задержаться у стола и отнять часок от сна.
Куртка с капюшоном, рюкзак на трубчатой рамке со скаткой видавшего виды спальника наверху и большой флягой на боку, крепкие башмаки и брюки, на поясе — цилиндр спасательного маяка. Бывалый ходок. Лицо вошедшего было немолодым, обветренным и смуглым, а на куртке, где сердце, белела нашивка — «Священник». Изредка это смущает грабителей.
— Мир вашему дому, люди добрые.
— Кофе, святой отец? Мясо остыло, могу разогреть.
— Благодарю
— Ешьте, это не мясо, — сказал старшина. — Это кошерный волокнистый протеин из дрожжей. Похоже, вам доводилось есть настоящее мясо? — старшина рад был встретить человека, знавшего другое солнце и другие небеса. — Вы откуда родом?
— Я поляк.
Подруга водителя «Самсона» тихо улыбнулась; вместе с ней в школе учились поляк и полька, брат с сестрой — веселые, опрятные ребята, каких приятно вспомнить. А другой знакомый ей поляк, Юзеф Галинский, был барменом в поселке Хашмаль, что у термоядерной станции, — такой ласковый…
— Благослови, Господи, нас и дары Твои, от которых по щедротам Твоим вкушать будем. Ради Христа, Господа нашего. Аминь.
— Вы по контракту «Экспа» или…
— По своей воле, — священник пил, не обжигаясь; глаза его были устремлены вдаль, словно он видел нечто сквозь брезент. — Земля загноилась от наших грехов и исторгла нас сюда. Но слово Божие должно звучать всюду, где есть люди.
Молодые внимательно слушали — о Земле, это занятно. Там черт-те что, на Земле-то. Национальные конфликты, этнические чистки, войны, экологический кризис…
— Я счастлив, что мне выпала миссия проповедовать здесь, на краю расселения. Для того, с кем Бог, нет трудностей.
Радости лицо священника не выражало; в его морщинах накопилась тень усталости, губы и веки — словно опалены, но его глаза светились. Он нравился старшине. Да, в отряде важны дисциплина и субординация, но подчас не хватает горячего слова надежды, на долгие дни вселяющего в душу уверенность и стойкость. Работы в полевых условиях не праздник, но священник принес то, что оживляет изматывающее однообразие будней, а еще — ничто так не воодушевляет, как вид человека, добровольно принявшего на себя тяготы служения. Священник не начальник, он доступен и открыт.
— Издалека идете?
— Из Карго-порта к старателям у Реки.
— Ночью на центральном будет взрыв, вы в курсе?
— Нет.
— Хорошо, что вы набрели на нас. Эту удачу стоит отметить. За вами — тост, святой отец.
Отряд оживился; старшина отпер заветный ящичек, женщины быстренько ополоснули кружки. Пахучая бурая жидкость плеснула на донца.
— Для многих из вас, — священник обвел взглядом сблизившиеся лица, — уже ничего не значат такие имена, как Краков, Марсель, Сан-Франциско. Это осталось в далеком, чуждом прошлом, как Ниневия и Карфаген. Ваша судьба — построить город ЗДЕСЬ, — показал он в пол палатки, — на пустом, бесплодном месте. В прошлую ночь я спал под открытым небом; было ясно — звезды, обе луны… Я видел сон — ужасный и величественный.
Кружки выжидающе замерли в руках. «Экспа-Пионер» не вербовала священников; они были либо командированы, либо летели в колонии на свои деньги, из чистого энтузиазма, по зову той страсти, что велит врачам работать волонтерами в очагах смертельных инфекций, инженерам — без приказа лезть в реактор и вручную исправлять поломки, юристам — браться за рискованные расследования, не сулящие ни гроша, но грозящие пулей в затылок. Но инженеры, врачи и юристы не умели видеть вещие сны и толковать их. Поэтому колонисты с уважительной опаской и почтением относились к патерам, гадалкам и иным редким посредникам между реальностью и запредельным миром.
— Здесь встанет
«Экспа-Пионер» много потеряла в лице этого странствующего патера! Чего только не сулили колонистам при вербовке — деньги, мир без преступности, войн и налогов, полную самостоятельность, чистую воду и чистый воздух — но ни один стратег отдела пропаганды «Экспа» не задумался о том, чтоб заразить переселенцев общей Мечтой, превосходящей жажду одиночки нахапать побольше денег и построить свой домишко — той Мечтой, во имя которой люди уже сходились однажды, чтоб возвести башню до неба.
Странно было слушать восхищенную речь священника в промозглой ночи, посреди скудно поросшей колючником щебнистой пустоши, тянувшейся на десятки километров во все стороны, где присутствие людей обозначалось лишь одиночными стоянками отрядов, возводивших коробки высоковольтных подстанций по генеральному плану «Экспа». Водитель «Самсона», глотнув синтетического джина, машинально пробормотал «Ле-хаим!»; на плечи больше не давило; повседневный труд уже не казался неизбежной обузой, разложенной порциями по дням, — он стал высоким предначертанием. Поводя рукой над столом и напевно вещая, священник как будто легкими мазками рисовал панораму невероятного города — горы и хребты домов, кратеры площадей, долины проспектов; город, большой, как страна, вырастал перед глазами, становился зримым и объемным — светлый, счастливый город-мечта.
Литровая бутылка опустела незаметно; священник умолк, но расходиться не хотелось — многие втайне от себя ожидали, что сказка будет продолжаться. Однако время диктовало режим — старшина встал, и это был сигнал ко сну.
— Вы не откажетесь переночевать в моей машине?.. Клара, приготовь для святого отца место.
Хлесткий дождь уже трещал по брезенту; полуавтоматы словно потели холодной водой. Дочь старшины подняла рукав ветровки, не глядя, положила пальцы на потертую клавиатуру пульта, пристегнутого к предплечью. «Голиаф» нагнул и повернул к молоденькой хозяйке массивную «голову», слабо блеснувшую гранями лобовых стекол.
— Хотела бы я, чтоб он обрел язык и душу, как вы говорили. Он был бы сильным и добрым другом. Как большая-большая собака, правда?
«Голиаф», повинуясь кнопкам, кивнул.
— Если он станет подобен человеку, он не захочет подчиняться тебе. Душа — это свобода, — ответил священник. — Господь наделил человека свободой воли. Сатана, князь мира сего, не может одержать победу, если человек не предастся ему добровольно; поэтому враг смущает человека, вводит его в греховный соблазн, ложью и обманом улавливает в свои сети — но обольщенный, ослепленный человек сам губит душу свою, и тяжкими будут его страдания, потому что жизнь телесная, земная — это миг, а жизнь души — вечность. Никто не может силой завладеть душой, ибо душа сотворена Богом, и она стремится к Богу. Бог — это свет, это истина, это жизнь бесконечная. Он дал человеку право выбора, чтобы люди не были изначально рабами. В каждой душе есть частица божественного дыхания, и любое существо, имеющее душу, свободно.