Война никогда не кончается (Рассказы, документальная проза, стихи)
Шрифт:
Нет, я даже не притронулся к кобуре. Но я сказал!Сказал, может быть, не совсем так, как принято в изысканном обществе.
Не успел я закончить фразы, как на меня налетела пигалица:
– А вы здесь как очутились? Командовать захотелось? Вот и убирайтесь к себе и командуйте. Здесь и без вас командиров хватает!
Я бы ей показал, как положено разговаривать со мной. Но дверь с грохотом захлопнулась перед моим носом.
За поворотом дороги снова стали рваться мины. Синеглазая выскочила во двор, чуть не сбив меня с ног.
Я пошел к майору, чтобы не болтаться без дела.
Закончили погрузку. Санитары разносили обед. Утром, перед атакой мне почему-то совсем не хотелось есть, а сейчас я кормил майора и чувствовал, как живот прилипает к спине.Попросить было почему-то неудобно. Черт знает почему. Все-таки я был единственным целым в этом скопище боли и крови. Но санитар сам принес мне котелок. Без моей просьбы.
Я даже не предполагал, что рассольник может быть таким вкусным. Какой-то порядок здесь все-таки существовал.
Дождь перестал моросить. Бой уходил все дальше и дальше. Дорога уже не обстреливалась. А майор все еще лежал на носилках и курил самокрутку из моей руки. Ну, сейчас она не отделается от меня!
Тазики все еще стояли на табуретках. В комнате было пусто. Тихо. Я открыл дверь с надписью "Операционная"
Все это я увидел, как при вспышке орудийного выстрела. Профессор стоял за столом и что-то отсекал в ране обыкновенными кривыми ножницами. Со второго стола санитары снимали...
За войну мне многое пришлось повидать. Но тут я почувствовал, что меня начинает мутить.
Два других санитара держали носилки с веснущатым сержантом и ждали, когда освободится стол.
К стене, стоя, прислонился высокий хирург. Не знаю, стар он был или молод. Все лицо закрывала желтоватая марлевая маска. Только глаза. Знаете, какие у него были глаза? Я даже не уверен, что он заметил меня. Он молитвенно сложил руки в резиновых перчатках. Он держал их чуть ниже лица. А спиной ко мне стояла та самая девушка. В первое мгновение, когда из-под халата хирурга она извлекла стеклянную банку, я еще не понимал, что она делает. Но пока она поправляла его халат, я увидел, что в банке моча.
Десять минут необходимо хирургу , чтобы помыть руки перед операцией... Так рассказал нам когда-то батальонный фельдшер.
Меня не заметили. Я тихо затворил за собой дверь.Я вышел из дома. Я покинул фольварк, даже забыв попрощаться с майором.
По размытой танковой колее я пошел разыскивать своего комбата.
1957 г.
МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ
Когда затихали бои, старшина приносил нам смену чистого белья. В живых оставались немногие. И белья было немного. Всего лишь один узел.
Первый банный день после боев, как омовение покойника. Ни шуток. Ни смеха. Вид крепкого мужского тела был сейчас неприятен, даже страшен. Слишком много таких тел, изувеченных и обгорелых, видели мы еще вчера. А кто завтра? Он? Ты? Быстрее спрятать пугающую наготу.
Я надеваю белье
Приятная свежесть. Мыло. Горячий утюг. Запахи родного дома. Так пахнут теплые руки мамы. Как это все далеко и неправдоподобно. Может быть, кроме войны, вообще ничего не существует?
Я никогда не задумывался над тем, кто на войне стирает белье. Старшина приносил его - и ладно.
Как-то перед боем я впервые увидел необычное подразделение незнакомого тыла.
Мы ехали по тесной просеке. Ржавые сосны нехотя расступались перед танками. Небо, как застиранная гимнастерка. Тяжелая тоска марша в предвидении боя.
На опушке, над серой речушкой приютились потрепанные палатки. Старая хвоя маскировала двуколки и камеры для дезинфекции. А между соснами на веревках белье. Наверно, все существующее на свете белье вывесили на этой истерзанной снарядами опушке.
Девушки в гимнастерках с закатанными рукавами оглянулись на шум танков, помахали нам вслед и продолжали полоскать.
Солнце на мгновение выглянуло из-за туч. Нежные радуги вспыхнули в груде грязной мыльной пены на берегу.
Меня потрясла несовместимость увиденного: мирно развешанное белье и предстоящий бой; тонкая девушка со светлыми волосами, с добрым свечением спокойных карих глаз и узел, который она с трудом волокла к дезинфекционной камере.
Какая-то неведомая струна тоскливо зазвенела в моем сердце.
Как и обычно во время марша, я сидел на левом надкрылке. Я увидел, как в усталых глазах механика-водителя сверкнула улыбка. Он что-то крикнул мне. Я не расслышал и наклонился поближе к люку. Механик показал большим пальцем за спину и снова крикнул:
– Мыльный пузырь, говорю!
Я тоже улыбнулся в ответ. Просто так. Потому, что он мой друг, не только мой подчиненный.
О чем это он? Что заставило его улыбнуться? Прозрачная радуга над грязной пеной? Воспоминания?
... мыльница с мутной водой на донышке. Ветерок осторожно снимает с конца трубки эфемерный радужный шар. Он летит и светится. И мир сквозь него такой сказочный и красивый. Он летит и вдруг соприкасается с несказочным миром. И взрывается. И нет беззащитной колеблющейся оболочки. Только маленькое влажное пятнышко, как случайная слеза. Но в мыльнице еще есть пена. И снова окунается в нее бумажная трубка. И нет конца волшебству...
Не это ли засветило улыбку в измученных глазах моего механика-водителя? Он всего лишь на два года старше меня. Чуть ли не от мыльных пузырей мы пришли на войну.
Я поворачиваюсь назад. Плотная туча погасила солнце. Лес убегает все дальше и дальше. Танки взвихрили густую пыль. Но мне кажется, что я различаю там что-то очень красивое - нежную радугу... или добрые глаза светловолосой девушки.
Я познакомился с ней поздней осенью. У же не было в живых моего механика-водителя. И многих не было.