Война никогда не кончается (сборник)
Шрифт:
Раненых приносили без перерыва. Некоторые приходили сами. Во двор въезжали санитарные машины. Потом выезжали нагруженные. Грузили больше всего из дома и тех, которые мокли на соломе.
Кто его знает, может, П.М.П. и был подчинен какому-то порядку, но разобраться в нем я все еще не мог.
За поворотом дороги машины попадали под минометный обстрел. Но шоферы насобачились и, словно играя в кошки и мышки, проскакивали опасное место. А одну машину все-таки накрыло, да так, что некого было возвращать сюда, в П.М.П.
Уже
Во двор влетел «виллис». Из него неуклюже выбрался старый подполковник. Тоже мне подполковник! Узкие погоны на шинели, которую, по-видимому, корова жевала. А лицо ничего, хорошее, доброе. Синеглазая подбежала к нему, долго трясла его руку. Между прочим, идет ей улыбка.
До меня долетали только осколки разговора: – Очень трудно, профессор. Четвертые сутки… – Знаю, девочка. Вас уже догнал медсанбат. Разворачивается…
И еще что-то сказал. Мне бы хотелось услышать. Любопытно все же. Но подойти ближе неудобно. Еще подумает, что она меня интересует.
Подполковник и синеглазая скрылись в доме.
– Эй, Счастливчик! – окликнул меня с носилок обожженный танкист.
Я как раз оказался рядом. Лицо – сплошной черный струп, как уголь. Под танкошлемом бинт. И кисти рук забинтованы. Черт возьми, кто же это такой? Конечно, кто-то из своих, если знает мою кличку. Но кто?
– Что, гвардии лейтенант, разукрасили так, что и узнать не можешь?
Определенно, он хотел сказать это, демонстрируя свое мужество. Только разве утаишь в глазах ожидание страшного ответа? И то ли от этих глаз, то ли от голоса, вырвавшегося из струпа, мурашки забегали у меня не только по спине, но даже по рукам и ногам.
– Чего там узнать невозможно.
Я тянул время и по какой-нибудь примете старался определить, кто же это такой. И тут в прорехе порванного на груди комбинезона, промокшего насквозь, измызганного, с комками глины, я увидел орден Александра Невского.
Недаром я Счастливчик! Только у командира первого батальона этот орден. Получил недавно. Ох, и красивый был дядька! Все связистки млели, глядя на него…
Я провел рукой по своему лицу. Больно. Но пузырей и струпьев вроде нет.
– Давно вы здесь, товарищ гвардии майор?
Я спросил так, словно узнал его в первую секунду.
– С утра. Меня подбили вскоре после тебя.
– И вас до сих пор маринуют?!
Приказ комбата стал вдруг понятным и осмысленным.
Выходит, не зря я тут околачивался. И как это я раньше его не заметил? Вроде не раз оказывался рядом с ним.
В дом я не
Посреди комнаты не табуретках стояли два тазика. В одном из низ полоскал руки подполковник (уже в халате с закатанными рукавами). Мыл он руки неторопливо, аккуратно, да еще разговаривал с этой синеглазой. Словно не валяются раненые под дождем. Словно вообще нет войны.
Я чуть было не вытащил пистолет. Правда, батальонный фельдшер как-то рассказывал, что хирурги перед операцией моют руки больше десяти минут. Но ведь гвардии майор с утра без помощи!
Нет, я даже не притронулся к кобуре. Но я сказал! Сказал, может быть, не совсем так, как принято в изысканном обществе.
Не успел я закончить фразы, как на меня налетела пигалица:
– А вы здесь как очутились? Командовать захотелось? Вот и убирайтесь к себе и командуйте. Здесь и без вас командиров хватает!
Я бы ей показал, как положено разговаривать со мной. Но дверь с грохотом захлопнулась перед моим носом.
За поворотом дороги снова стали рваться мины. Синеглазая выскочила во двор, чуть не сбив меня с ног. И опять грузили раненых.
Я пошел к майору, чтобы не болтаться без дела. Закончили погрузку. Санитары разносили обед.
Утром, перед атакой мне почему-то совсем не хотелось есть, а сейчас я кормил майора и чувствовал, как живот прилипает к спине. Попросить было почему-то неудобно. Черт знает почему. Все-таки я был единственным целым в этом скопище боли и крови. Но санитар сам принес мне котелок. Без моей просьбы.
Я даже не предполагал, что рассольник может быть таким вкусным. Какой-то порядок здесь все-таки существовал.
Дождь перестал моросить. Бой уходил все дальше и дальше. Дорога уже не обстреливалась. А майор все еще лежал на носилках и курил самокрутку из моей руки. Ну сейчас она не отделается от меня!
Тазики все еще стояли на табуретках. В комнате было пусто. Тихо. Я открыл дверь с надписью «Операционная».
Все это я увидел, как при вспышке орудийного выстрела. Профессор стоял за столом и что-то отсекал в ране обыкновенными кривыми ножницами. Со второго стола санитары снимали…
За войну мне многое пришлось повидать. Но тут я почувствовал, что меня начинает мутить.
Два других санитара держали носилки с веснушчатым сержантом и ждали, когда освободится стол.
К стене, стоя, прислонился высокий хирург. Не знаю, стар он или молод. Все лицо закрывала желтоватая марлевая маска. Только глаза. Знаете, какие у него были глаза? Я даже не уверен, что он заметил меня. Он молитвенно сложил руки в резиновых перчатках. Он держал их чуть ниже лица. А спиной ко мне стояла та самая девушка. В первое мгновение, когда из-под халата хирурга она извлекла стеклянную банку, я еще не понимал, что она делает. Но пока она поправляла его халат, я увидел, что в банке моча.