Война (сборник)
Шрифт:
И Глинский поверил, что Абдулла не врёт. Ну нельзя так врать с вырезанным-то языком и едва не отправившись на тот свет в диких муках… И к Борису вернулась пусть робкая и слабая, но всё равно вернулась надежда… Надежда на то, что его операция вступила в завершающую фазу. Он, капитан Глинский, сделал всё, что мог. И что не мог – тоже. И он выполнил свое задание… Теперь нужно было набраться терпения и ждать. Ждать и верить…
…Если бы он только мог знать… Нет, Гафар-то как раз его не обманул и не подвёл: пусть коряво, но он сделал то, что нужно, позвонил по заученному номеру… Вот только в Москве после некоторых колебаний всё же не сочли возможным признать этот звонок…сигналом на начало исполнительной
Магнитофонная запись звонков дежурному по советскому посольству действительно зафиксировала некий странный эпизод: звонивший, видимо очень молодой парень, невнятно назвал имя – то ли «Абдуллах», то ли «Абдурахман» – он как-то скомканно его произнёс. Дежурный по посольству, как на грех разговаривавший по второму телефону, среагировал нормально, грамотно:
– Кя балта хе? [249]
В ответ через паузу, заполненную хриплым дыханием, послышалось распевное:
249
Что вы хотите сказать? (Урду.)
– Бисмилла-оль-рахман-оль-рахим. [250]
Потом послышался треск каких-то помех, потом тишина и гудки. Больше странный молодой человек не перезванивал.
Об этом происшествии сразу же был проинформирован Мастер, который в свою очередь немедленно доложил о звонке в Москву. Но в ответ Мастер получил втык: дескать, донесение должно быть предметным, в увязке с задачами, а не о том, что кто-то из религиозных фанатиков помолился в трубку… Тем более что с «именем Аллаха…» начинается любая сура Корана.
250
Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного… – Арабская фраза с сильным узбекским акцентом. – Прим. авт.
Мишико, однако, не сдался – он сумел установить, что странный звонок был сделан из полицейского участка, кстати самого близкого к дипломатическому городку. Именно это обстоятельство заставило Мастера отнестись к звонку крайне серьезно – сомнительно, чтобы пакистанская контрразведка стала бы затевать какую-то игру или провокацию именно с полицейского номера. И на телефонное хулиганство звонок не был похож. Да и кто стал бы хулиганить в пакистанской-то полиции?
У Мастера в этом полицейском участке был знакомый констебль. Не то чтобы завербованный, но так… «идущий на контакт». Мишико ведь сразу, как приехал в Исламабад, специально неподалеку от посольства выехал на встречную полосу – там-то движение левостороннее, как в Англии, – может же человек с непривычки ошибиться? Разумеется, его задержали. А пакистанские полицейские – это серьезные парни. Российские гаишники-гибэдэдэшники по сравнению с ними никакие не взяточники, а так, глупые, неталантливые дети. Разумеется, Мастеру пришлось откупаться. Ну а как иначе познакомиться с «нужными людьми»? «Аэрофлотовец Ладо» умел располагать к себе серьезных парней…
Так вот, его «друг», полицейский констебль, за три канистры «многофункционального» авиационного керосина рассказал действительно странную историю. Оказывается, у дипломатического городка полицейские задержали какого-то подозрительного молодого дервиша. Ну доставили его в участок и сначала даже дали позвонить. Но вместо разговора он вдруг начал как-то неуместно
Полицейским это показалось подозрительным, они доложили своему руководству, а через некоторое время за дервишем приехали из контрразведки. Контрразведчики были очень довольны, и полицейских даже наградили за бдительность двумя новенькими электрическими чайниками.
Эту информацию Мастер также передал в Москву, но нарвался лишь на глухое раздражение. Ему, тем не менее, ответили – с корректной издёвкой. Оказывается, отправленный им для идентификации «голос» принадлежал «…подростку, предположительно до 15 лет, на что указывает отсутствие признаков возрастной ломки». И кроме того «…по данным Особого отдела КГБ СССР 40-й ОА, среди пропавших без вести (возможно, пленённых) военнослужащих, представителей гражданского персонала ограниченного контингента советских войск в Афганистане, а также совграждан иной ведомственной принадлежности лиц узбекского (среднеазиатского) происхождения, соответствующих запрашиваемым признакам, не установлено». (Особый отдел формально был прав: пропавший без вести Гафар Халилов проходил по ориентировкам как «лицо корейской национальности».) В связи со всем вышеизложенным версию исламабадской резидентуры военной разведки о том, что на связь с посольством мог выходить кто-то из содержащихся в Бадабере пленных, в Москве сочли неубедительной.
Ну а Мастера исподволь ткнули носом в строчки из его же аттестационной характеристики: «…в сложной обстановке действует уверенно, однако склонен к авантюризму, вплоть до позёрства».
Кстати, в Москве, на Полежаевке, донесения исламабадской резидентуры главному агентурному начальнику, тому самому, похожему на академика, приносил в специальной папке новый сотрудник центрального аппарата – подтянутый, аккуратный и исполнительный майор Самарин. У этого офицера были отличные перспективы.
Однажды генерал, готовивший доклад Ивашутину, просматривая бумаги, спросил как бы рассеянно:
– А сам-то… Как мыслишь?
Самарин практически ничего не знал об операции «Виола» (тем более имени «исполнителя»), но позицию занял твердую, офицерскую:
– Командованию, конечно, виднее… Но если со стороны – понятно, что посольские спешат… Тут, пожалуй, слишком.
Генерал одобрительно хмыкнул, и Слава понял, что угадал общее настроение начальника. «Академик» протёр очки и позволил себе снизойти до неслужебного вопроса подчиненному:
– Ольга-то как? Не родила ещё?
– Никак нет, товарищ генерал. Ждём наследника.
– Ну дай Бог, как говорится. Она у тебя настоящая офицерская жена – сразу после свадьбы уже и наследника ждёте. Знаю… Всё чётко. Впрочем, ей есть в кого… Береги её.
– Так точно, товарищ генерал, спасибо!
Генерал, знавший Ольгу с детства, был искренне рад за зятя старого друга. «Академик» знал очень много секретов и настоящих «всемирно-исторических» тайн. Но он не знал (да и никто не знал), что «настоящая офицерская жена» несколько… не уверена в предстоящем отцовстве именно Славы Самарина…
Что касается Профи, то он-то как раз склонен был поддержать Мастера, но Москву, как известно, не перешибёшь…
Иванников вообще чувствовал, что на Полежаевке как-то изменилось отношение к «Виоле». Нет, там про операцию, конечно же, не забыли. Но пришёл к власти Горбачёв, наступили новые времена… Они резко так наступили, выпукло. И операция «Виола» плавно перестала вдруг быть приоритетной. Профи это почувствовал первым. То его три месяца подряд Ивашутин постоянно и дотошно заслушивал по «Виоле» (как будто других проблем у начальника разведки воюющей армии нет и не предвидится), а тут вдруг разом переключился на «текущие реализации» да на «неоправданные потери».