Война - судья жестокий
Шрифт:
Стало жутко. Какой же сволочью надо быть, чтобы продавать врагу оружие для убийства своих же солдат! Вот он, беспредел в своей паскудной обнаженности, о котором много раз болтали по «ящику». Я воспринимал такую информацию как некую абстрактность. Только теперь, столкнувшись вплотную с подлейшим явлением, начал осознавать, насколько стерта граница между добром и злом, а процесс гниения стал тотальным, раз в нем принимают участие люди в погонах, всегда считавшиеся честью нации.
Невольно вспомнился великолепный особняк, выстроенный Хомутовым, его шикарная иномарка, дорогущие сигареты, которые курит Столбун, массивный золотой перстень с драгоценным
В тот же день Шелест уехал в Ханкалу с намерением выяснить, куда и когда прибыл груз из нашего полка. И дураку было ясно: поначалу необходимо поставить под контроль пути следования оружия и боеприпасов, чтобы установить, откуда происходит утечка. Группировка-то войск на Северном Кавказе нынче разнообразна. Тут и милиция, и ФСБ, и спецназ, не считая нас — армейцев.
Мне, разумеется, чертовски хотелось поехать с капитаном. Во-первых, очень интересно, а во-вторых, избавило бы меня от многих неприятностей. Но зачем Шелесту солдат на побегушках отсюда, если он имеет возможность взять такого же в любой части? Поэтому я даже не заикнулся о своем желании.
Узнав, что надобность в персоне разгильдяя для следователя миновала, меня тотчас поставили в строй. Пришлось потопать, покувыркаться через «козла» и на перекладине, преодолевать полосу препятствий, что я уже малость подзабыл.
Где-то в душе, правда, теплилась надежда, что Боярышников вновь засадит меня писать для него конспекты, и тогда я увижу Надин. Но ротный даже не заикался, лишь враждебно взглянул на меня и отвернулся. Я всем существом ощутил причину его реакции, и душа ушла в пятки. Надюша!.. Неужели капитан, несмотря на нашу крайнюю осторожность, что-то заподозрил?.. Боярышникову нельзя отказать в проницательности. Отсутствием интуиции он тоже не страдал, а любое неточное слово, жест или едва неуловимая перемена в поведении, особенно в семейной постели, могут навести на размышления. Жена значительно моложе, они всего год вместе. Первые впечатления от близости остро живут в памяти. Мог… Мог что-то заметить. Или соседи подсказали.
Как вести себя в столь щекотливой ситуации, я не знал. Опыта не было. Нельзя же переть напролом! С солдата взятки гладки. Смешают, конечно, с дерьмом, но черт с ним. А вот Надюша… Она очень уязвима, и я не имел права ставить ее под удар, хотя таиться не привык, всей своей жизнью не был приучен прикрываться ложью. Вокруг этой мерзости и так хватало… Но пришлось по настоянию Надин пойти на тщательную конспирацию, а впереди был тупик, где нас двоих ждал полный крах.
Сом поспешил, конечно, в тот же день сунуть меня в наряд. Другие, мол, через день на ремень наяривали, а ты сачка давил, так что пойди попляши, чтобы служба не показалась медом. И упек в мерзопакостное «лакейское» место — посыльным по штабу, где каждый начальничек, даже писарчук, имел шанс тобой распорядиться в деловых и личных интересах. Но, как потом оказалось, я должен был старшине в ножки поклониться. Так случилось, что ночью совершенно случайно мы встретились с Надин…
Вечер выдался суматошный. Из дивизии внезапно нагрянула очередная комиссия, и мне пришлось того вызывать, этого разыскивать, тому доставлять срочную бумаженцию. К полуночи я вымотался так, что едва волочил ноги. Дежурный по полку заметил мой измученный вид и, когда в штабе стихло, сказал:
— Иди, Иванцов, приляг минут на триста, а к половине шестого будь здесь как штык.
Я был ему безмерно
— Неужели ты? — не поверил я глазам, увидев любимую женщину. — Как ты здесь оказалась?
— Попутным ветром занесло.
— Здесь ведь опасно! — ужаснулся я.
— Зато я встретила тебя… Здравствуй, родной!
Мы ринулись в объятия друг другу и забыли обо всем на свете, благо вокруг никого не было, а над землей висела ночь.
— Ты не представляешь, как тяжко не видеть тебя так долго, — простонала Надин. — Больше так не могу…
— Думаешь, я железный?
— Что же нам делать, Костик?
Вместо ответа, которого не существовало, я сжал ее в объятиях. Болтая о пустяках, мы сошли с тропы, присели на свежеоструганный столб и стали целоваться. Я весь горел, точно меня изнутри поджаривали. Надюша тоже трепетала в моих руках, как былинка на ветру. Я чуть было не уложил ее прямо в траву, но услышал:
— Нет, Костик! Не здесь!.. Знаешь что, дорогой, идем ко мне!
— К тебе? Домой? — спросил ошеломленно.
— Да! — твердо сказала Надин. — Гори все синим пламенем.
— А муж?
— Он сегодня начальник караула…
Я вспомнил: рота вечером действительно заступила в гарнизонный наряд. Ребята стоят сейчас на постах, охраняя полк и соседствующие с нами медсанбат, дивизионные вещевые склады, а также расквартированные тут же разные спецподразделения.
— А соседи? — слабо возразил я, хотя готов был, задрав штаны, бежать с любимой женщиной куда угодно.
— Да спят уже давно, — с досадой сказала Надин. — И плевать на все и всех! Хоть одна ночь, но наша!..
Семейный бокс ротного оказался крошечной комнатушкой с мизерной кухонькой в щитовом бараке. Не знаю, как тут можно было постоянно обитать, но сейчас это не имело значения. Наступила ночь неистовой любви, которую словами не описать. Мы забылись, мы не могли никак насытиться друг другом. Нервы обнажились до предела. Прикосновение женских рук било электрическим током.
Единственное, о чем следовало помнить, — соблюдение тишины. От соседских боксов отделяли тоненькие стенки, сквозь которые проникал любой звук. Но эмоции били через край, и этого нельзя было не услышать.
В единственное окошко бокса вполз мутный рассвет. Я поглядел на часы. Надин заметила жест, прижалась всем телом. Упругая с торчащими сосками грудь продавила мою кожу. Губы, мягкие, податливые, пахли парным молоком. Мы снова забылись, потеряв счет времени, а когда очнулись, шел шестой час. Натянув обмундирование, я на прощание торопливо прижался к губам моей изумительной женщины, еще не ведая, что это наш последний поцелуй.
— Такого со мной никогда еще не было, — шепнула Надин в самое ухо. — Спасибо, милый!