Война: ускоренная жизнь
Шрифт:
«Вот у крестьянской фермы вблизи дороги стоят два больших бидона и один поменьше. Так крестьяне по утрам выставляют молоко, которое затем забирает сборщик, а им возвращает пустую посуду, взятую накануне. Я уверенно подхожу к бидону и, нагнув его, наливаю молоко в свой котелок, возвратившись в строй, достаю остатки выданного на дорогу ломтя хлеба. Ко мне быстро подходят два француза и протягивают пустой котелок. При этом, как я их понимаю, они говорят, что один их товарищ болен и ему нужно молоко. Я с удивлением показываю им на бидоны и на немецко-французском диалекте поясняю, дескать, идите
Однако французы упорствуют и пытаются мне втолковать, что Franzosen keine Dieb (французы не воры). И просят, чтобы я поспешил, так как бидоны пустеют на глазах. Я даю им подержать свой еще не совсем опустевший котелок и, быстро подойдя к бидонам, в свалке наливаю во французский. Один француз меня благодарит и протягивает в виде платы за молоко две сигареты. Сигареты я, конечно, беру, но все же не сразу понимаю — за что мне полагается плата? Молоко-то ведь не мое! И только потом до меня доходит эта чисто французская логика — красть француз не может, он не вор. А вот купить можно. И не важно, что куплено и у кого. Вероятно, им представляется, что такая честность выше всяких похвал».
Может возникнуть закономерный вопрос — почему, при попустительстве охраны, советские военнопленные попросту не разошлись кто куда, покинув или колонны, или ненавистные им лагеря? Да только потому, что, по мнению многих из них, шанс выжить в лагере или в организованной колонне был не в пример выше, чем в «свободном плавании» по Германии. В то время страна была наводнена эсэсовскими патрулями, кордонами, просто вооруженными группами нацистов-фанатиков, которые без суда и следствия расстреливали и вешали своих укрывающихся от фронта соотечественников, а уж о встреченных ими на дороге пленных или «остовцах» и говорить не приходилось.
Ситуация изменилась с приходом союзных войск. В нашей зоне оккупации со своими соотечественниками, недавними узниками нацистских лагерей, разобрались быстро — как правило, повезли в другие лагеря, для начала фильтрационные. В зоне размещения американских и английских войск в этом плане все происходило несколько иначе.
Тот же Соколов вспоминает, что, находясь в первое время после окончания войны на сборном пункте для русских на территории союзников, они из-за явно не достаточного пайка по ночам ходили на «грабиловку» и, поскольку их было не меньше сотни, производили изрядное опустошение в расположенных неподалеку крестьянских хозяйствах немцев. Рассказав в своей книге об одном из таких грабежей, Соколов далее пишет:
«Что же это такое происходило? Обычное шаблонное ограбление? — И да, и нет. В глазах русских преступлением это не являлось, а просто удалым делом, к тому же с благополучным концом, да и направленным в ущерб нашим бывшим притеснителям. Такой наш грабеж, по понятиям того времени, был очень скромным. Вообще в военное время все, что в мирной жизни считается преступным, за таковое больше не признается. Взгляды изменяются в корне.
Американцы к таким нашим подвигам относились нестрого и как бы с пониманием. И когда мы в воровских делах попадались, подвергали нас странному, на наш взгляд, наказанию. Они нас фотографировали, а затем отпускали. Все этим и кончалось. Правда, один раз при особенно
А что можно сказать в утешение обворованным? Должно быть, им следует радоваться тому, что они не подняли тревоги и потому остались живы. Или утешить себя словами командующего английской армией фельдмаршала Монтгомери. Он, когда к нему обратилась делегация немцев с жалобой на кражи, грабежи и разбои, повсеместно чинимые освобожденными русскими, невозмутимо ответил:
— Не я их сюда привез».
Но и опять же, как и в случаях с трофеями, все здесь зависело от, как правило, характера и воспитания того или иного человека. Дмитрий Небольсин рассказывает в своей книге «Дважды младший лейтенант» о том, как, сбежав весной 1945 года из лагеря, они встретили таких же, как и они, беглецов:
«Тот, кто постарше, в красной рубахе, оказался капитан-лейтенантом, моряком, другой — лейтенантом артиллерии, третий — рядовым пехотинцем. Несколько дней они плутали по незнакомым местам голодные, без крошки во рту. В поле-то взять нечего: только-только пробудилась весна. Что делать? И тогда решили ограбить хутор. Зашли в дом и предупредили перепуганных хозяев: «Не вздумайте подымать шум, иначе будет плохо, пощады не ждите. Дайте-ка пожрать, и мы по-хорошему уйдем, вас не тронем». Хозяева оказались понятливыми, накормили, напоили, кое-что дали на дорогу. Уходя, беглецы прихватили кое-какую одежонку.
— Да разве так грабят? — усмехнулся я.
— А ты умеешь грабить? — спросил меня, прищурив глаз, словно хотел выстрелить, тот, что в красной рубахе.
— Умею, но не могу, — парировал я, показав пустые вывернутые карманы. — Видишь, сколько награбил?
— То-то и оно-то, — вздохнул беглец, — хотел я у немца часы карманные взять, этакие с серебряной цепочкой, поносил, мол, товарищ-немец, теперь давай я поношу. Да не взял — постеснялся, совестно старика обижать».
На чужом горе
«Идти по мосту над железнодорожными путями в одиночку не рекомендуется даже днем, — вспоминает находившаяся в 1943 году в эвакуации в Саратове Галина Кулаковская, — особенно женщинам. — Нагонит какой-нибудь «молодец» и отберет пакетик, даже если он и всего-то с двумястами граммов хлеба из заводской столовой. Так однажды обошелся встречный-поперечный и со мной. Спасибо, не снял с плеча мужскую тужурку, купленную на толкучке, которая заменяла мне зимнее пальто».
Случаев, описанных Галиной Кулаковской, во время войны было предостаточно. Мужчины на фронте — в том числе и наиболее боевые милицейские кадры, вот и резвилась всякая сволочь, а то и попросту потерявшие от голода всякий стыд люди. Приходилось не раз слышать о том, что зашел дяденька в нашу землянку, взял хлебную пайку со стола и вышел. А мы что могли, мы маленькие. О том, как после выгрузки из эшелона мертвых людей, не выдержавших долгого пути из блокадного Ленинграда в Сибирь, через небольшое время у них уже не было ни украшений — если к тому времени они еще оставались, ни золотых зубов и т. д.