Война в Зазеркалье

Ле Карре Джон

Ему было одиноко и страшно. В голове у него смешивались разные картины: ужасное лицо Тэйлора, которое ему едва не пришлось увидеть, обескровленное, с широко раскрытыми глазами, будто желающее поведать о каком-то важном открытии; голос Леклерка, исполненный уязвимого оптимизма; толстый полицейский, разглядывающий его с завистью, будто он был чем-то, что тот не мог позволить себе купить. Он понял, что он из тех, кто плохо переносит одиночество. Одиночество нагоняло печаль, делало его сентиментальным. Он обнаружил, что в первый раз, с тех пор как уехал утром из дома, он

думает о Саре и Энтони. Слезы вдруг потекли из его усталых глаз, когда он вспомнил своего мальчика, очки в стальной оправе – игрушечные оковы; он хотел слышать его голос, видеть Сару и привычную домашнюю обстановку. Может быть, стоило позвонить домой, поговорить с ее матерью, спросить о ней. А что, если она больна? Он перенес достаточно волнений за этот день. Его энергия, страх, изобретательность были исчерпаны. Он пережил кошмар: не стоило рассчитывать, что он может сейчас ей позвонить. Он снова лег в постель.

Как он ни пытался, заснуть так и не смог. Веки были горячими и тяжелыми, тело сковала глубокая усталость, но все равно заснуть он не мог. От поднявшегося ветра дребезжали двойные рамы в окне; ему было то слишком жарко, то слишком холодно. Только ему удалось задремать, как он был разбужен плачем, звук мог идти из соседнего номера, мог быть плачем Энтони, или – поскольку он не слышал отчетливо "и. не был уверен спросонья, какого рода этот звук, – он мог быть металлическим всхлипыванием заводной куклы.

И один раз, незадолго до рассвета, он услышал за дверью скрип половицы, будто кто-то в коридоре сделал шаг, один-единственный, не воображаемый, а настоящий, и он лежал в холодном ужасе, ожидая, что вот-вот повернется дверная ручка или властно постучат люди инспектора Пеерсена. Он напрягал слух и готов был поклясться, что слышал едва уловимый шорох одежды, осторожный вдох, потом наступила тишина. Хотя он долго минуту за минутой вслушивался, ничего больше так и не услышал.

Включив свет, он подошел к стулу, стал искать в пиджаке авторучку. Она лежала на полочке над раковиной. Из портфеля он вынул кожаный несессер, который дала ему Сара.

Усевшись за шатким столиком у окна, он принялся писать любовное письмо девушке, которой могла быть Кэрол. Когда наконец наступило утро, он разорвал письмо на мелкие кусочки и выбросил в уборную. При этом на полу он заметил что-то белое. Это была фотокарточка дочки Тэйлора с куклой, на ней были такие же очки, как у Энтори. Наверно, она была среди его писем. Он подумал, что карточку надо уничтожить, но почему-то не смог. Положил в карман.

Глава 9

Возвращение

Как Эйвери и предполагал, в аэропорту Хитроу его ждал Леклерк, стоя на носках, выглядывая между головами встречающей толпы. Наверно, он как-то договорился с таможней, не без помощи Министерства, и при виде Эйвери вышел вперед в зал и повел его по-хозяйски, как будто обходить формальности для него было обычным делом. Вот такую жизнь мы ведем, думал Эйвери; такой же аэропорт, только с другим названием, те же торопливые встречи с виноватым выражением на лице; мы живем за стенами

города, черные монахи из темного дома, на улице доминиканцев. Он ужасно устал. Соскучился по Саре. Хотел попросить у нее прошения, помириться с ней, сменить работу, попробовать все сначала; хотел больше играть с Энтони. Было чувство стыда.

– Я только позвоню. Саре нездоровилось накануне моего отъезда.

– С работы, – сказал Леклерк. – Ладно? У меня встреча с Холдейном через час.

Эйвери показалось, что в голосе Леклерка он уловил фальшивую нотку. Эйвери подозрительно посмотрел на него, но взгляд того был обращен в сторону черного «хамбера» на льготной стоянке. Леклерк подождал, когда шофер откроет для него дверцу; после глупых препирательств Эйвери занял место слева, как того и требовал протокол. Шофер, видимо, утомился от ожидания. Его от них не отделяла перегородка.

– Это – новое, – сказал Эйвери, имея в виду машину.

Леклерк кивнул с привычным видом, как будто приобретение уже перестало быть новым.

– Как дела? – спросил он. Мысли его были далеко.

– Хорошо. Ничего не случилось, я надеюсь? С Сарой?

– С чего бы?

– На Блэйкфрайерз Роуд? – спросил шофер, не поворачивая головы, что он мог бы сделать хотя бы из чувства уважения.

– В штаб, да, пожалуйста.

– Такая чепуха была в Финляндии, – жестко сказал Эйвери. – Документы нашего друга… Малаби… были не в порядке. Форин Офис объявил его паспорт недействительным.

– Малаби? Ах да. Вы о Тэйлоре. Мы все знаем. Теперь все в порядке. Просто кто-то нам хотел помешать. Контроль этим очень огорчен, на самом деле. Прислал свои извинения. Вы даже не представляете себе, Джон, сколько теперь людей на нашей стороне. Вы будете очень полезны, Джон, вы единственный, кто это видел в натуре.

Что видел? – подумал Эйвери. Они опять рядом. То же напряжение, та же физическая тягостность, та же рассеянность. Когда Леклерк повернулся к нему, Эйвери на какую-то ужасную секунду представил себе . что он положит ему руку на колено.

– Вы устали, Джон, это видно. Я знаю, как это бывает. Не волнуйтесь – вы опять с нами. Послушайте, у меня для вас хорошие новости. в Министерстве решили взяться за дело серьезно. Мы должны сформировать особое оперативное подразделение для проведения следующей фазы.

– Следующей фазы?

– Конечно. Человек, о котором я вам говорил. Нельзя оставить все как есть. Мы информацию выявляем, Джон, не просто сопоставляем. Я оживил Особый отдел; вы знаете, что это?

– Его возглавлял Холдейн во время войны, занимался подготовкой…

Леклерк быстро перебил его, из-за водителя:

– …подготовкой коммивояжеров. И теперь он опять его возглавит. Я решил, что вы будете работать с ним. Вы две лучшие головы, какие у меня есть.

Боковой взгляд.

Леклерк изменился. В его манерах появилось новое качество, нечто большее, чем оптимизм или надежда. Когда Эйвери видел его в последний раз, он будто бы жил против течения; теперь он посвежел, у него появилась цель – или новая, или очень старая.

– И Холдейн согласился?