Война в Зазеркалье
Шрифт:
– А сотрудники, что вы скажете им?"
– Утром я соберу заведующих отделами. Всем остальным в Департаменте мы скажем – это был несчастный случай.
– Возможно, так и было, – высказал предположение Эйвери.
Леклерк опять улыбался; вместо улыбки – гримаса.
– В этом случае мы скажем правду, и у нас будет больше шансов получить пленку.
На улице по-прежнему было тихо, машин еще не было. Эйвери почувствовал, что голоден. Леклерк взглянул на часы.
– Вы смотрели донесение Гортона? – сказал Эйвери.
Леклерк покачал головой
– В нем ничего нет. Перечитал несколько раз. Остальные фотографии для меня увеличили, как только могли. Люди Холдейна занимались этим и днем и ночью. Больше ничего добиться не удается.
Сара была права: его задача – помогать ждать.
Леклерк сказал – и вдруг стало ясно, что это самое важное:
– Я договорился, что вы ненадолго встретитесь в Цирке с Джорджем Смайли, сегодня же утром, после собрания. Вы о нем слышали?
– Нет, – соврал Эйвери. Это была деликатная тема.
– В свое время он был одним из их лучших специалистов. Что, в общем, характерно для Цирка, для их лучшей части. То он выходит в отставку, то возвращается. Слишком совестлив. Никогда не известно, работает он или нет. Многое у него уже позади. Говорят, сильно пьет. Смайли отвечает за Северную Европу. Он проинструктирует вас насчет пленки. Служба курьеров в нашей конторе расформирована, так что другого пути нет: в Форин Офис нас знать не хотят; после гибели Тэйлора я не допущу, чтобы вы расхаживали с этой штукой в кармане. Что вы знаете о Цирке? – Точно так он мог бы спросить о женщинах – подозрительный человек старше, чем он, но не имеющий опыта.
– Немного, – сказал Эйвери. – Что обычно рассказывают.
Леклерк встал и подошел к окну:
– Любопытный они народ. Есть хорошие люди, разумеется. Смайли был хорошим. Но мошенники, – вдруг вырвалось у него. – Я знаю, не годится так говорить о наших коллегах в Цирке, Джон. Но лживость – их вторая натура. Они сами не знают, когда говорят правду. – Он прилежно наклонял голову туда-сюда, стараясь разглядеть все, что двигалось внизу по просыпающейся улице. – Какая отвратительная погода. Знаете, во время войны между нашими конторами была довольно острая конкуренция.
– Я слыхал.
– Это все позади. Я не завидую их работе. У них больше денег и больше людей, чем у нас. Они делают работу большего масштаба. Но я сомневаюсь, что они делают ее лучше, чем мы. Никто, например, не упрекнет наш исследовательский отдел. Никто.
У Эйвери вдруг возникло чувство, что Леклерк раскрыл ему что-то интимное, неудавшийся брак или недостойный поступок, и что теперь все уладилось.
– Когда вы встретитесь со Смайли, он может спросить про операцию. Я хочу, чтобы вы ему не рассказывали ничего, понимаете, за исключением того, что едете в Финляндию и, вероятно, у вас в руках окажется пленка, которую надо будет срочно переслать в Лондон. Если начнет допытываться, скажите, что, по-вашему, это учебное мероприятие. Вот все, что вам можно говорить. Всякие подробности, донесение Гортона, наши планы – это их никак не касается. Учебное мероприятие.
– Понятно.
– Это моя забота. Он также может попытаться убедить вас в том, что у Цирка исключительное право забрасывать агентов. Но у нас такое же. Просто мы им не злоупотребляем. – Он повторил свою мысль другими словами.
Леклерк стоял спиной к Эйвери: стройный силуэт на фоне светлеющего неба за окном, человек за чертой, человек без визитной карточки, думал Эйвери.
– Мы можем разжечь камин? – спросил он и пошел по коридору к шкафу, в котором Пайн держал щетки и тряпки. Там были дрова и несколько старых газет. Он вернулся и присел перед камином, разгребая уголья и ссыпая пепел через решетку, как бы он делал в своей квартире на Рождество. – Не знаю, так ли уж разумно, что они встретились в аэропорту? – спросил он.
– Дело было срочное. После донесения Джимми Гортона очень срочное. И сейчас тоже. Мы не должны терять ни секунды.
Эйвери поднес спичку к газете и смотрел, как она загорелась. Как только занялись дрова, дым нежно коснулся его лица, и глаза за очками стали слезиться.
– Откуда им знать, куда летел Лансен?
– Полет был по расписанию. Разрешение на посадку он получил заранее.
Подбросив угля в огонь, Эйвери встал и ополоснул руки в раковине в углу, потом вытер платком.
– Я давно прошу Пайна выдать мне полотенце, – сказал Леклерк. – Работы у них маловато, вот что хуже всего.
– Ладно, ничего. – Эйвери сложил мокрый платок в карман. В кармане стало мокро и холодно. – Может, теперь работы у них прибавится, – заметил он без иронии.
– Я думал поговорить с Пайном, чтобы он постелил мне здесь. Тогда здесь было бы нечто вроде штабного кабинета. – Леклерк говорил осторожно, словно боялся, что Эйвери испортит ему удовольствие. – Вечером сможете позвонить мне сюда из Финляндии. Если пленка будет у вас, скажете просто «дело сделано».
– А если нет?
– Скажете «дело не сделано».
– Это звучит почти одинаково, – возразил Эйвери. – Особенно если будет шуметь в трубке – что «сделано», что «не сделано».
– Тогда скажете «они не заинтересованы». Скажете что-нибудь отрицательное. Вы понимаете, что я имею в виду".
Эйвери поднял пустой ящик для угля:
– Отнесу Пайну.
Он пошел через дежурную комнату. За уставленным телефонами столом дремал клерк в форме ВВС. По деревянной лестнице он спустился к входной двери.
– Босс просит немного угля, Пайн.
Швейцар встал, как всегда, когда с ним разговаривали, и стоял навытяжку словно у своей койки в казарме.
– Виноват, сэр. Не могу оставить дверь.
– Боже мой, я пригляжу за дверью. Мы наверху замерзаем.
Пайн взял ящик для угля, застегнул мундир и скрылся внизу. В последнее время он не насвистывал.
– Надо постелить ему в кабинете, – прибавил Эйвери, когда вернулся Пайн. – Может быть, скажете дежурному, когда проснется. Ах да, и полотенце. У Леклерка должно быть полотенце возле умывальника.