Война за океан. Том первый

Задорнов Николай Павлович

Чихачеву предстояло исследовать совершенно неизвестную область: подняться вверх по Амгуни до стойбища Керби, свернуть в дремучие леса и по замерзшим ключам дойти до полулегендарного Самогирского озера, а затем по реке Горюн спуститься до Амура и уж не вверх, а вниз по Амуру идти на соединение с Березиным. Но с прибытием в Кизи исполнится только часть дела. Главное – впереди.

Конечно, экспедиция Бошняка на Сахалин очень важна, и дай ему бог успеха, но Николаю Матвеевичу кажется, что на его долю пришелся неизмеримо более трудный маршрут.

В свои родные места вместе с Чихачевым и Афоней из Николаевского поста отправился и Чумбока.

Ему впервые предстояло побывать там после бегства.

Через две недели маленькая экспедиция приближалась к Самогирскому озеру.

Ветер крепчал. Шум шел по тайге. С ветвей сыпался снег так обильно, словно лились сплошные потоки. Казалось, они зальют собак, нарты и путников. Удивительно, сколько снега накопилось на деревьях.

Решили остановиться.

Важные великаны кедры растут поодаль друг от друга, не теснясь толпой. Такого же достоинства полны молодые деревья. У стариков – могучие шапки с черными кистями из густой хвои. И вокруг, как детвора, множество маленьких деревьев в снегу.

Налетел порыв ветра, рассеял снежные потоки. С шапок кедров ввысь поднялись снежные облака и вихри. Внизу было тихо, и только снежная пыль падала и падала, засыпая одежду, собак и палатку, которую ставили трое путников. По вершинам деревьев прокатился нараставший грохот. Послышался вой метели, ее хлопки и тяжкие стоны стволов.

Ветер налетел низом и чуть не вырвал из рук Чихачева край палатки, к которому он привязывал конец. Грянул грохот, и какое-то черное облако начало быстро падать по направлению к палатке. Когда столбы снега разнесло, стало видно, что упал, вывороченный с корнями и с мерзлой землей на них, старый кедр. Целую тучу желтой шелухи, игл, шишек и сучьев, сшибленных с соседних великанов, нанесло на палатку.

– Если бы на нас попало, что бы было? – спросил Афоня, покачивая головой. – Однако, мы бы помирали!

Тайга бушевала всю ночь. Упавший кедр полузанесло. Вздымались лишь черные корявые корневища, да мохнатые ветки кое-где торчали из сугробов. На другой день стихло. С перевала видна стала белая равнина.

– Самогирское озеро! – показал проводник.

Начались заросли белой березы, осинника, елей и тополей.

Чем ближе к озеру, тем ниже сопочки. Одна из них так мала, что уместилась под черным вытянутым плащом древнего однорукого кедра. На другой сопке, похожей на белый курган, в разные стороны клонились редкие черные деревья с узловатыми стволами. Оказалось, что это липы и дубы. Чихачев приказал остановиться. Надо сделать обсервацию.

Иногда думалось, что вот он – наследник одного из крупнейших состояний в России – бредет на лыжах в глубоких снегах, по лесной пустыне. Сегодня ловил на себе вшей, ел бельчатину, перегрызая тонкие кости, как голодный волк. А ведь не хотел больше ходить ни в какие экспедиции. Возвращаясь прошлый раз в Петровское, проклинал себя, что впутался в такое дело, твердо намеревался заявить Невельскому, что никто не смеет заставлять его совершать исследования в нечеловечески тяжелых условиях. И вот опять в пути, тяготам конца не видно. Что впереди – неизвестно. Продуктов – в обрез.

«Конечно, это долг мой… Но как я поддался! Глупо!»

На другой день переехали залив озера, лесистый мыс и спустились к Самогирскому озеру. Черный лес полосами оттенял огромную снежную равнину. Солнце еще не всходило, а с правой стороны за озером проступал хребет, освещенный его лучами. Он казался ближе других. На нем видны ущелья,

лес, скалы. Все выглядит призрачно. Горы слева скрыты в тени, таинственно синие и сиреневые, очертания их волнуют и манят.

Солнце взошло. Нарты быстро ехали мимо тальниковых зарослей, которые казались пучками сухой травы или засохшими букетами, воткнутыми в сугробы. Долго тянулись по берегам эти редкие тальники.

– Быстро едем! Самогирское озеро переехали! – сказал Чумбока. – По Желтой речке едем, которая из озера вытекает.

У Чихачева в руках планшет с компасом и карандаш. И горы, и реки, и мысы он наносит на карту.

– Скоро будет деревня Кондон! – восклицает Чумбока.

Лицо гольда осунулось. Горбатый нос стал еще острей. Он всматривается в даль.

– Я тут женил! – вдруг воскликнул он, показывая на сугроб, утыканный голыми тальниками. – Это остров, как раз тут! И на деревне свадьбу играли! У-ух, большая, красивая деревня, как город! У-у, какой остров красивый!

Афоня, холостяк, пьяница и враг женщин, презрительно усмехается. Наступает вечер. За поворотом виднеются старые кедры с широкими черными лапами. Синие тени деревьев падают на заструги речного льда и на тропки зверей. Повсюду на снегах голубые крестики звериных следов. Большая деревня, «красивая, как город», оказалась десятком лачуг, наполовину врытых в землю. Лицо Чумбоки сияло.

– Вот вы меня звали, и я приехал! – говорил он, сидя с Чихачевым и Афоней в юрте среди своих родичей. – А это Николай – приятель капитана. Как дедушка Никола-святой, только борода маленькая. Николай у нас главный.

В сборе все родственники Чумбоки: тощий дядюшка Дохсо, лысый сын его Алчика, лохматый дедушка Иренгену, долговязый Кога с бородой из нескольких длинных седых волосков. Только Игтонгки нет. Он с охотниками ушел в высокие хребты.

Опять ночлег в юрте, дым, копоть, зыбки с детьми, больные дети, гноящиеся глаза собеседников, то жар, то холод, голодные собаки, скребущиеся в дверь. Николаю Матвеевичу все знакомо и надоело. Он устал очень, но знает, что этого нельзя показать. Чумбока старался услужить ему, расспрашивал у стариков про направление хребтов. Гольды с трубками тоненькими голосами отвечали на вопросы. Чихачева временами брала тоска, и ничего не хотелось спрашивать, но спрашивать надо. А Чумбока ждет, сам знает, что надо узнавать, и тут же толково переводит ответы. Назойливость энергичного Чумбоки раздражает Чихачева, но, как дисциплинированный, аккуратный офицер, он исполняет свои обязанности, втягивается в разговор, очень добросовестно расспрашивает обо всем сам, просит стариков чертить ножами карты на бересте и все перерисовывает, постепенно увлекаясь и обретая интерес.

Но едва люди улеглись спать, он остался наедине с думами о своей судьбе и о другой жизни, которую он, возможно, напрасно бросил. Все же очень обидно в двадцать два года оказаться в таком положении! Утром он обязан сделать местным жителям объявление от имени правительства.

– Всех вас будет теперь защищать великий джанги – русский царь! – сказал он собравшимся горюнцам. – Кто посмеет обижать вас или обманывать или станет вам грозить – будет наказан. Я отдаю вам эту бумагу.

Чихачев невольно старался говорить так же твердо и с таким же решительным выражением, как Невельской. Разговаривая с дедушкой Иренгену, взял его за деревянную раскрашенную пуговицу и стал ее вертеть, но не так ловко, как Геннадий Иванович, и чуть не оторвал.