Война за океан
Шрифт:
Быстро подошел пароход, снова отдали и закрепили конец. Пароход повел баржу генерала за остров.
Появилась низкая туча и, заволакивая все небо, пошла над рекой. Лохматые пряди ее свисали, казалось, к самым волнам. Ветер бил порывами, и десятки барж несло к острову. Люди боролись как могли… В течение получаса весь огромный караван судов был разметан по реке. Некоторые баржи, выброшенные на мель, захлестывало огромными волнами.
К вечеру стихло. К губернаторской барже потянулись лодки с рапортами и докладами. Оказалось, что человеческих
– Вижу вельбот под парусами! – доложил дежурный офицер.
День был ясный, солнечный, сегодня река голубая, а берега ее ярко-зелены, все вокруг тихо, спокойно и величественно. Иногда налетает легкий ветер, и по реке идут волны, начинаются белые барашки. Сплав все еще стоит и залечивает раны.
На вельботе шел русский морской офицер в полной форме.
– Ну вот и посланец Геннадия Ивановича! – сказал Муравьев своим спутникам, которые сегодня опять все, кроме Сгибневых, на генеральской барже.
– Откуда вы? Из Кизи? – крикнул губернатор.
– Да, ваше превосходительство, можно сказать, из Кизи, – отвечал офицер.
Коренастый, чернобровый, смуглый, он почти вбежал по трапу на палубу и представился губернатору.
– Мичман Разградский! Явился… Честь имею. – У него сильный украинский выговор. Муравьев знал, что он из простых, из штурманов. Теперь мичман. – Ваше превосходительство, вам письмо от Геннадия Ивановича Невельского.
– А где Невельской?
– Да его нет.
– Как нет?
– Они ушли!
– Куда ушли?
Разградский сразу не говорил, новости важные. Вообще, какие бы штабы и генералы ни являлись, но важней того, что тут сделано, не сделаешь.
– Его высокоблагородие Геннадий Иванович Невельской отбыли в Кизи.
– Сколько же осталось до Кизи? – с нетерпением спросил Муравьев.
– Точно неизвестно, ваше превосходительство, – отвечал мичман медлительно. – Но, по приблизительным расчетам, никак не менее… – Он замялся, как бы желая подобрать цифру поточнее.
– Не менее пятидесяти? Ста?
– Да нет, ваше превосходительство, – спокойно отвечал Разградский. – Не менее пятисот верст до Кизи!
Губернатор невольно посмотрел на своих спутников, и Разградский заметил на их лицах разочарование.
«Ну уж я в том не могу вам помочь, что Амур длиннее, чем вам того хотелось бы, – подумал Разградский. – А вы должны быть благодарны, что вас выехали встречать так далеко, а не за пятьдесят верст, как вам кажется. Но то дело не мое, и не я эту реку вытягивал».
Несколько недовольный таким приемом, Разградский, который от Невельского уже наслышался, какие нелепые претензии часто предъявляет к Амурской экспедиции начальство, добавил:
– Да от Кизи до моря тоже еще порядочно, ваше превосходительство…
И Муравьеву,
– Да где же тогда Геннадий Иванович? Зачем он ушел в такую даль?
– Он шел встречать вас, ваше превосходительство, и остановился неподалеку отсюда на устье реки Хунгари и ждал, но был вызван нарочным обратно в Де-Кастри, куда из Японии пришла шхуна «Восток» с известием от адмирала Путятина о том, что произошел разрыв с западными державами и началась война.
– Разве у вас неизвестно?
– Никак нет.
– Где же адмирал Путятин?
– Да надо полагать, что зашел в Императорскую гавань.
– Слава богу!
Посыпались расспросы. Тут уж начались совсем другие разговоры. Почувствовалась близость океана. Офицер привез известия о Японской экспедиции, отрывочные, правда. Да, хотя до Кизи и пятьсот верст, но донеслось дыхание иного, широкого мира.
Муравьев стал читать письмо. Невельской писал, что очень ждал, но уходит встречать эскадру и готовиться на устьях к военным действиям, просит занять устье Хунгари постом, благодарил, в надежде, что устье Уссури занято.
«Ему легко, – думал Муравьев, – оставить посты! А у меня на хвосте висит Нессельроде и сует палки в колеса! Он Кизи и Де-Кастри не позволял занимать, не то что Уссури!»
Невельской объяснял, что устье Хунгари необходимо для поддержания связи с Императорской гаванью, где зимовка оказалась в очень тяжелых условиях. Писал, что Разградский сообщит некоторые подробности. Муравьев приосанился.
– Ну что ж, господа, вперед! – сказал он.
По каравану был отдан приказ отваливать.
– Пятьсот верст – это, пожалуй, десять суток ходу, – заметил Муравьев.
– В пять дней дойдем, – отвечал Разградский. – Начиная от устья Хунгари у нас всюду приготовлены проводники. Так что кое-где сможем идти ночью.
– Горунга, – сказал мичман своему спутнику-гольду, – поезжай в Торгон, скажи Бомбе и Кирбе – пусть живо сюда едут. Скажи, Муравьев пришел и надо скорее проводников.
Муравьев видел: Разградский чувствует себя тут совершенно как рыба в воде. Кузнецов, присутствовавший при этом разговоре, попросил разрешения отправиться вместе с гольдом на своей лодке в Торгон и торговать там, пока проводники будут собираться.
Баржа за баржей поднимали якоря и шли.
– Осмелюсь сказать, ваше превосходительство, что Геннадий Иванович просил беспременно пост оставить на устье Хунгари, где вы завтра будете. С той реки путь в залив Императора Николая. Где нынче зимовали…
– Нет, пост на Хунгари я поставить не могу!
– Осмелюсь сказать, ваше превосходительство, что, ей-богу, пост необходим.
Своим упрямством Разградский сильно раздражал Муравьева. Муравьев чувствовал, что в Хади что-то случилось. Он не желал говорить об этом при штабных среди которых есть и прохвосты, и шпионы. Когда весь караван пошел и все разъехались по баржам, Муравьев позвал Разградского в каюту и спросил, что произошло в Хади.