Война затишья не любит

Рамазанов Алескендер Энверович

– Лукман твой покровитель, Алиша. Я долго не мог понять, что здесь делает патрон, какая ему цена… Хочу, чтобы ты знал: там было еще два десятка царских червонцев, но они без лица… Деньги и есть деньги.

Астманов поднес клочок коричневатой бумаги к лампе. След графита уже осыпался, но по бороздкам, напрягая зрение, можно было прочитать слова: «Балх. Тилля т. Вост. скл.».

– То, что ты прочитал, сынок, я и так понял: золото это из Балха. А вот Тилля-тепа – Золотых холмов там много. Где найдут парочку сережек или кольцо – тот и «золотой». Вот, смотри, не в Балхе, здесь найдено, – старик поглубже запустил руку в тайничок. – Вот какие пери здесь жили…

На коричневой сморщенной ладони словно ожила под зыбким светом

миниатюрная женщина. Обнаженная грудь, гордо поднятая голова с короткой прической, манящий изгиб бедер. За спиной то ли крылья, то ли разлет накидки. Черты лица поразили Астманова. Круглый, детский овал, полные губы и большие глаза… Как будто звала к себе. Астманов безотчетно поглаживал изгибы фигурки, ловя себя на том, что не ощущает прохлады металла.

– Эй, Алиша, не влюбись, – забеспокоился старик, – у старых мастеров ифриты на привязи ходили. Потому Всевышний запретил мастерить себе подобных из камня, золота и прочего… Ты лучше ответь на мой вопрос: вот то, что ты увидел, стоило прятать перед смертью? Нет, так давай скажу: ради этого стоило рисковать жизнью? Горстка золота.

– Не знаю, Ширали. Я еще не умирал в бою, наверное, нет… Но ты же больше ничего там не нашел?

Астманову показалось, что старик рассердился:

– Не нашел! Да знаешь ли ты, что лучше всего хранят тайны вода и песок, ибо нет на них следа.

Этой же ночью после отбоя Астманов ушел в пустыню. По его расчетам, до крепости было не более сорока километров – восемь часов хода. Двадцать до Узбоя – соленого ручья, а потом от старой кошары на юго-восток. Недалеко от кошары, у засыпанного колодца, Астманов уже бывал. Там, словно мираж среди бурых песков и чешуйчатого такыра, цвели в эту пору павлиньи хвосты. Нет, не цвели – горели золотисто-розовым, жемчужным огнем.

Исполосовать бы его худую задницу за экипировку, с которой вышел он в пески, да некому было. Три фляги, раздутые холостыми выстрелами, наполненные по горлышко отваром янтака – верблюжьей колючки, горсточка соли, лепешка, полпачки зеленого чая, комок нутряного бараньего жира, две коробки спичек, три пачки махорочных сигарет «Донские», простыня, саперная лопатка, заточенная по всей кромке не хуже ножа, компас и артиллерийский бинокль. И восемьдесят километров песков и такыра в пустыне Кызылкум в середине мая. Восемьдесят, если туда и обратно идти по линеечке…

Алмазный крест

Крепость Уллу-Кала, 55 км юго-восточнее

г. Кизил-Арват. 12 мая 1971 г

Посмотри с вершины бархана на пенящийся вдали поток. Посмотри, взывает Дух пустыни, – это не мираж… Глянешь, и прибавляется сил втрое. Чудо: белопенная речушка в пустыне. И рванешь к ней из последних сил, тем более что розовым огнем горят на ее берегах деревья. Но чем ближе белые кружева, тем тревожней на душе…Что-то не так. И только когда глаз различает, что буруны стоят на месте, вдруг со страхом чувствуешь тишину. Узбой – горько-соленая, тяжелая, как ртуть, вода. И не пена на берегах потока, а застывшая горькая соль. Не дай бог сделать глоток или положить щепотку соли на язык – последнюю воду безудержным поносом вытащит из тела. Это ловушка для чужаков. Или для тех, кто еще не покорился Духу пустыни, презирающему саму суть надежды…

Алешка спорым шагом вышел к Узбою на рассвете. Половина пути к цели пройдена. У развалин кошары, нарубив сухой колючки, развел костерок и вскипятил красный отвар из фляги в жестяном чайнике, оставленном пастухами неведомо в какие времена. В кипяток засыпал щепоть зеленого чая и, подождав, пока развернутся листья, добавил соль и комочек бараньего жира. Прихлебывая солоноватый, пахучий чай, известный ему с детства под названием «калмыцкого», Астманов посматривал на полоску рассвета за Копетдагом. Ничего хорошего этот день не обещал: в мутно-красном ореоле всходило солнце. Он пытался припомнить, каким был вчерашний закат… Если грянет «афганец», лучше сейчас

поворачивать в батальон. «Солнце красно к вечеру – в море делать нечего. Солнце красно поутру – моряку не по нутру». Морские пословицы-приметы и в песках верны!

Но чай и табак – два демона. И если тебе двадцать лет, то утро, начатое с «калмыцкого» чая и махорочной сигареты, может вскружить голову. Пыльные бури здесь обычно набирали силу к двум часам пополудни, и Алешка решил, что до красной мглы вернется к Узбою. А там, хоть вслепую, дорога одна: по узкой полосе такыра можно выйти к грунтовке в часе ходьбы от городка.

Тихий шорох сзади заставил напрячься, рука скользнула к саперной лопатке. Не вставая, резко, всем корпусом Алешка крутанулся на песке. Рука, поднятая для удара, застыла над головой. Метрах в пяти, опираясь на кривые мощные лапы, угрожающе разинул пасть метровый варан. Новость! Обычно эсдерха – «крокодилы пустыни» – улепетывали от человека. И чем крупнее, тем пугливее, осторожнее они были. А этот сипел и раздувался, прогоняя чужака. Какая хватка у этой крупной рептилии, Алешка уже знал. Месяц назад, изловив такого же «крокодила», солдаты додумались посадить его перед казармой в нишу, накрытую тяжелой железной решеткой для чистки подошв от глины. Естественно, уселись в курилке и катались от смеха, наблюдая за реакцией входящих. Астманов «удачно» наступил на арматуру и, только когда что-то сильно дернуло его за каблук, увидел пленника. Каблук остался в пасти рептилии. Старый способ – метни варана на веревке к соседу во двор, он мертвой хваткой уцепится за первый попавшийся предмет, и тащи добычу. Алешку смутило бесстрашие ящерицы. В чем дело? Он осторожно подтянул к себе имущество, разложенное на простыне, и, не вставая с колен, отодвинулся подальше от костерка. «Крокодил» молнией скользнул к пролому в стене. Все прояснилось позже, когда он, взяв курс на Уллу-кала, обогнул развалины кошары. Варан осторожно наметал ребристым хвостом песок на желтоватые шарики. Самка, – с облегчением рассмеялся Астманов. Теперь понятно, почему на него разозлился варан…

К Уллу-кала он вышел к полудню, когда половина неба была уже затянута желтой пеленой. На гребне бархана сориентировался. Вот этот оплывший вал – восточная стена. Измерив дважды шагами длину стены, Астманов остановился на середине и начал разгребать лопаткой слой наметенного песка. Когда же лезвие зацепило твердый грунт, расстелил простыню и стал ссыпать на нее суглинок из траншейки. Через час белый лоскут был засыпан слоем суглинка, а наградой за труды стали три позеленевшие гильзы от трехлинейки, источенное ржавчиной кольцо и обрывки задубевшей сыромятной кожи. Сущая свалка…

«Стоило ли это прятать перед смертью?» – усмехнулся Алешка, вспоминая вопрос старика. Бежать, бегом бежать отсюда – заметет заживо. По трое суток, бывает, висит красная мгла. Ну, ладно, попробуем поближе к стене. Лопата вошла в грунт и едва слышно царапнула по твердому. Опять гильза? Не врал старик, жаркое здесь было дело. Нет, крупнее… Заинтересованный, Алешка запустил руку в раскоп. Так, перекрестье какое-то… Расширяя пальцами пространство вокруг неведомой находки, он вздрогнул от резкой боли. Выдернул руку и, сдерживая накат тошноты, увидел глубокие порезы на подушечках указательного и безымянного пальцев. Гибельная смесь злости, разочарования и тревоги заполнила все его существо. Все одно к одному! «Афганец», этот чертов варан, кровь, стекающая в песок.

Стряхнув землю с простыни, Алешка оторвал полоску ткани, наскоро перетянул кисть выше сустава. Затем, поеживаясь от боли, помочился на порезы. Не то чтобы отвара янтака было жалко, но своя моча сродни хорошему дезинфицирующему раствору в таких вот случаях. И ведь полегчало! На смену злости и отчаянью пришел безудержный смех. Алешка вспомнил, как в детстве муж его двоюродной бабки, Любови Ивановны, старый еврей Исай Львович, равнодушно-мудро советовал, видя затруднения пацана: «Сходи, поссы…»