Война затишья не любит
Шрифт:
Была негласная, но жесткая конкуренция между спецгруппами. Что делать, если система такая – кто первый доложит, тот и герой. А в редакции, встречаясь ненароком, конкуренты свободно обменивались информацией, не без пользы для общего дела. И на вопросы Астманова обстоятельно отвечали, разумеется, уяснив, для чего это журналисту нужно. Отчеты, сводки, которые спецы не рисковали везти в готовом виде по афганским дорогам из Файзабада и Тахара, Кишима и Тулукана, печатали на старенькой редакционной «Москве».
Странноприимство – достоинство значительное, но если бы Астманов не мог заинтересовать
Исахан, тридцатилетний узбек с багровым ожоговым рубцом через все лицо, был известен воинам-интернационалистам под кличкой Паленый. Отличие свое он заработал в местных застенках при Амине.
– Я простой человек, какая политика? – заверял Астманова Исахан. – Знали, что дукан собираюсь купить. Пять дней в яме продержали, даже воды не давали, а потом вот кочергой раскаленной приложились. Думал, конец…
– Я бы отдал все, не вытерпел, – с уважением сказал Астманов, живо представив себе пять дней сухой голодовки в вонючем зиндане и кочергу на закуску.
– Я тоже, – развел руками Исахан, – но денег-то и не было, только уговор с родственниками, что помогут вскладчину.
Исахан был сущим кладезем базарных новостей: кто и откуда привез товары, что следует покупать и почем, чего опасаются дуканщики, куда не следует показывать носа и т. д. Астманов же расплачивался за новости покупками и новыми заказами с майдона.
А непрост был Паленый. Когда Астманов решил посидеть в чайхане при гостинице и хотел облачиться в афганские одежды, Исахан остановил его: «Алишер, ты когда ко мне в первый раз пришел, вечером я ответ держал. Кто такой, зачем приходил. Я сказал, что знал. Мушавер, мусульманин, оружия не носит. Правду сказал? Вас тут все знают. Это мы для вас на одно лицо. Э, не про себя говорю! Тебе своих опасаться надо. Ваши мушаверы ходят в своей форме – надевай такую же. Вот, смотри, есть у меня, на заказ привезли, пакистанская, «сафари», а заказчик не идет. Бери, бародар, не пожалеешь».
Из бесед с Исаханом, а потом и на практике Астманов уяснил, что жители Кундуза не жаждут крови шурави. Сиди, ешь, пей, не тряси оружием, не безобразничай, не обманывай дуканщиков, которые дают тебе в долг или на пробу товар.
Но говорил Исахан и такое:
– Алишер, есть люди, которые, если захотят, за одну ночь Кундуз в ад превратят. Деревья будут вверх корнями торчать! А знаешь, народ говорит, что ваши солдаты голоднее собак на зимнем пастбище. Нехорошо говорят. Не понимают, что молодым кушать хочется. Почему мясо, зелень, фрукты не покупают? Ведь даже в тюрьму, будь она проклята, свежее мясо везут каждое утро. А если баранов постреляли, корову утащили, бахчу на шайтан-арбе изъездили – вот и моджахед
Вот тебе и аполитичный субъект! Астманов пробовал возражать, хотя и не к месту была здесь политработа:
– По-твоему, Исахан, никто изначально против нас не воевал? Выходит, мы сами моджахедов наплодили?
– Хорошо сказал, – усмехнулся дуканщик. – Кто этот чужой, пакистанский пуштун, таджик из Бадахшана для наших? Без поддержки им не выжить. Только не говори, что весь мир против вас. Пока есть и друзья.
«Где, – тоскливо подумалось Астманову, – там, где нас нет?»
Чайхана была удобна тем, что с нее весь круг просматривался как на ладони. Попивая чай, можно было за полчаса предугадать появление колонн. Театр, одно слово!
Вот у южного выезда скучковались подростки с канистрами, наплечными лотками-ночвами, с пучками зелени, пакетами с овощами. А у кого в руках ничего нет, те самые интересные – в нужный момент из складок просторных рубах на свет появятся кривые черные палочки чарса – крепкой афганской анаши – и полиэтиленовые пакетики с кишмишовкой – дурманящим самогоном из вяленого винограда с добавкой черт знает чего. А что делают здесь же трое-четверо худощавых мужиков, явно не крестьянского вида? Они стоят за стайкой бачат, поглядывая вокруг. Все отработано! На круге не побалуешься.
Из чайханы не прощаясь поднимаются от дастархана трое и скрываются в полутьме гостиничного коридора. Дружненько так уходят, мягко. Вот громыхнула железная занавеска – закрылся дукан «Акбар». С чего бы это? Ага, хозяин с помощником выскочили, не иначе должника разыскивать. Тяжелая задача! Дуканщикам, верящим поначалу в силу бумаги, оставляли прохиндеи удостоверения личности, да что от них толку! Командиры частей редко давали ход подобным делам, тем более когда речь шла об офицерах и прапорщиках, которых и Афган не мог вынести. Вот и совсем интересное: на втором этаже хлопковой конторы дрогнула занавеска, коротко блеснуло стеклышко. Нет, стрельбы здесь на круге с афганской стороны не будет никогда – торговцы не простят. А вот поснимать кому-то захотелось.
У Исахана и объявился Сеид-ака. И эта встреча стоила всех затрат и опасностей. Дуканщик провел его в заднюю комнату, где за дастарханом уже расположился худой старик в каракулевой шапочке и черной бархатной жилетке. И почудилось в первый момент, что дед этот, скрестивший ноги на ковре, взирает на него сверху вниз. Обменявшись положенными приветствиями на дари, выпили по первой, «Богом данной», пиале чая. Исахан, поклонившись, вышел. А старец, улыбнувшись, слегка растягивая гласные, спросил на чистом русском языке:
– Алишер? Такой же, как я – Сеид?
– Алексей, – пытаясь успокоить екнувшее сердце, ответил Астманов и безуспешно попытался воспользоваться старым приемом, задать вопрос, чтобы выиграть время для осмысления ситуации: – Вы… Вы – русский, жили в Союзе?
Старик царственно махнул рукой:
– Не мучайся, Алеша. Русский? Советский, так я понимаю? Нет. Давай о тебе сначала поговорим. Кто, откуда, чего хочешь от этих детей своей земли?
– Ну, офицер, старший лейтенант. Родился в Дадастане. Тридцать лет…