Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Шрифт:
– У меня нормально все. Ты не волнуйся. И маме передай… Как ты… Ира?!
– Лева… Как я… У меня за четыре месяца не плачено… И долг три тысячи, хоть у матери, но все ж… Я же писала тебе…
– Ира…
– Левочка… Сил больше нету… Я уж не знаю, сохранять или… Как с ребетенком-то, если и так…
– Ира, погоди, не дури! Я понимаю… Я скоро «боевые» вышлю…
– Лева, ты прости меня… Я знаю, тебе труднее… Просто не могу уже… Еще тошнит все время…
Панкевич вспотевшей рукой стиснул трубку, не слыша вопля Веселого: «Кто видел взводного? Взводного
– Ира!!!
– Левушка, ты не думай, просто…
Договорить они не успели – в палатку вошли Примаков и Самохвалов. У ротного, мгновенно все понявшего, полыхнуло лицо, а до полковника даже не сразу дошло, что происходит. Но потом дошло:
– Нет, это же пиздец какой-то… А?! Самохвалов, это же пиздец неизлечимый… А?! Это ж ебана в рот хуйня какая! А?! Панкевич!!! Ты опизденел, урод?! Ты, может, у меня и в бушлате пошарил? У тебя что – жена рожает?! Блядь!! Если приспичило – подойди и попроси… Ночью я разрешаю… Только людям, а не хамлу… Самохвалов, убери его. Это проходимец. Он у тебя разложился… Я охуеваю! Он же неуправляемый – людей погубит!
– Товарищ полковник! – сказал вдруг Рыдлевка с таким отчаянием в голосе, что Примаков смолк, а Самохвалов даже не успел схватить старлея за шиворот.
– Товарищ полковник! Я… У меня жена… Я виноват… Она аборт сделать хочет… Каждый раз про это говорит… Денег совсем нет… Я виноват…
Примаков тяжело засопел, но тон чуть-чуть сбавил:
– Виноват… Я тебе сам, урод, аборт сделаю… ложкой через жопу… Жена, понимаешь… У всех – жены, и у большинства – дуры… А потому что жениться надо не хуй знает на ком, а на тех, кто офицерскими женами работать могут! На деревенских, не балованных дорогими, понимаешь, колготками… «Санпелегринами», понимаешь…
Колготки «Санпелегрино» Примаков помянул не случайно. Несколько лет назад его жена – врач, «балдела» в квартире другого офицера, жена которого мирно спала на рабочем месте дежурной по котельной. А тут как на грех один шибко ревнивый комбат стал ломиться по соседству в собственную дверь – свет горит, а жена не открывает… Конечно – она же подругу на электричку провожать пошла. В общем, комбат этот дверь к себе выбил, никого не нашел, решил, что, сука, прячется у соседей, – выбил дверь и к ним. А там – примаковская жена в одних «Санпелегрино». М-да… Потом на крики еще прибежала из котельной жена героя-любовника… Мадам Примакову еле отбили от взбесившейся мегеры. Не без потерь. Потом, при «разборе полетов», официальная версия выглядела так: офицеры спасали от каких-то неведомо откуда взявшихся насильников врача, вызванную к больной… Примаков тогда вынужден был в другую часть перевестись. Разводиться все-таки не стал – пожалел дочерей…
– Она у меня деревенская, – шмыгнул носом Рыдлевка. – Одноклассница…
– Значит, такая деревня хуевая! – рявкнул Примаков. – Большие Говнищи – твоя деревня… Все, Панкевич, сгинь с глаз долой, не могу я больше тебя видеть…
«Реабилитировался» Панкевич в глазах Примакова, впрочем, в тот же день.
…На вечернем построении взвода бойцы смотрели на Рыдлевку сочувственно – все, конечно, уже знали, что «старлей влетел с Примусовым телефоном». Панкевич крепился, говорил про завтрашний важный «выезд».
Тут Тунгус и «обрадовал»:
– Товарищ старший лейтенант, а рядовой Коняев не может на «выезд». У него понос.
– Ага, – подал голос Маугли. – И засос. К югу от восточного глаза – по самый ящур.
Все тихонько заржали. Не смеялся только Веселый. Это он саданул в глаз Конюху, которого подозревал в краже фотографий для дембельского альбома. А надо сказать, что такие фотки – вещь серьезная. Нет фоток – так вроде и не служил солдат. А сфоткаться удается не часто – и пленок нет, и с проявкой проблема… Поэтому снимки все больше групповые. Вот потому их и таскают друг у друга.
Рыдлевка всмотрелся в лицо Коняева:
– Понятно… Николаев – кто его?
Коняев молчал. Тунгус пожал плечами:
– Не знаю… Упал…
Маугли хрюкнул и добавил с кавказским акцентом:
– …очнулся – гипс, палата, клизма, горшок.
Все снова заржали, и тут Коняев отчаянно спросил:
– Товарищ старший лейтенант! Вы у Родионенко фотки не брали?
– Какие, на хер, фотки?!
– Ну все, кроме домашних? Там с журналистом этим из телевизора, с бабами, с арбузами на базаре…
– Коняев… кто тебя?
– Никто… Зацепился.
– Хомутом, – добавил Маугли. – И упал в овес.
– По самую попону, – добавил Ара.
Все зашлись в хохоте. Панкевич скомандовал:
– Смирно!
Смешки смолкли. Рыдлевка оскалил зубы:
– Ара, хочешь Арарат посмотреть? Еще слово, и я тебя за ухо подросту! Тебя и Мургалова! Что, хотите еще на выезде передраться?! Духи мигом мозги вправят! Николаев, почему опять сегодня в палатке курили? Сегодня курите, завтра ссать начнете…
Тунгус, стоя по стойке смирно, ел глазами офицера, но спросил снова:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос? Дело-то серьезное… Правда, вы у Родионенки фотки не брали?
Сержант спрашивал не просто так. Все во взводе знали, что у старлея после контузии иной раз память «глючит».
Панкевич засопел, почти как Примаков:
– Брал, но отдал… Кажется… потом посмотрю.
И вот тут со стороны часового от рыдлевского взвода ударили выстрелы. Из своей палатки выскочил ротный и заорал:
– Кто там, японский городовой, стреляет? Я щас кому-то постреляю!.. Панкевич – твои уроды?!
А взводный уже несся на выстрелы – чуть ли не со всем взводом. Стрелял рядовой Коптев – он заметил какое-то шевеление…
А там и впрямь оказался дух. Рыдлевка глянул в прицел:
– Ага, вот он… В синих штанах… Руки за голову, иди сюда!
И дал очередь поверх головы прятавшегося для убедительности. Дух встал и сделал несколько шагов вперед. Все засуетились.
– Стоять, сука! Мургалов, обыскать, привести… Смотри, там рядом сигналки…