Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Шрифт:
Через паузу Кузьмин помянул Кныша:
– Кнышка, кабы жив был – опять бы пошел на покойников смотреть. Он говорил – волю закаляет.
Помолчали еще, потом шмыгнул носом Живчик:
– А Петров мне говорил, что у него деваха «залетела». Когда он в отпуск ездил. Еще советовался, типа, может, написать, чтоб оставила? Я отсоветовал…
– А Сухоручко все сеструхе своей писал. Ага. Она близняшка его. Он еще прикалывался, что такой приказ вроде есть в Министерстве обороны – чтобы во время срочной службы близнецов не разлучать. Так он
– Ладно, пацаны… Хорош, а то… А им-то теперь все уже по барабану…
…Офицеры, прапорщики и несколько контрактников постарше собрались в завьяловской палатке. У Мити – потому что все погибшие были из его взвода. Не было только Самохвалова и Числова. Импровизированный – из ящиков – стол накрыли «трофейной» ковровой дорожкой. В центре в четырех небольших кучках – личные вещи погибших: групповые фотографии, крестики, игрушка «тетрис», разбитые часы, зажигалки, письма, смятая фляга, какая-то непонятная фигурка из кости. И только в одной кучке – медаль «За боевые заслуги» и удостоверение к ней. Это была медаль снайпера Крестовского. На остальных «наградные» не писали. Вокруг этих нехитрых пожитков стояли колпачки от мин с налитым в них спиртом. Их пока никто в руки не брал. Все сидели молча, в основном глядя в раскисший земляной пол. Завьялов в который раз уже сказал:
– Самосвал сейчас будет. Они с Примаковым долаются… Щас уже…
Тут как раз и зашли Примаков с Самохваловым.
Все молча встали, разобрали колпачки от мин. Примаков, как старший по званию, вздохнул тяжело:
– Ну что, помянем?
Молча выпили, не чокаясь и не закусывая. Завьялов кивнул на кучку с медалью:
– Крестовский должен был к 8 Марта уехать… Из пайков подарки собирал…
Повисла пауза, которую нарушил Панкевич:
– Он еще спирт сухой выменивал: рыбак…
Пока расплескивали по второй, Примаков тяжело сопел, сердито глядя на Рыдлевку, но сказал лишь снова о погибших:
– Вечная им память. Умерли как герои…
Пока закусывали, Примаков вдруг обвел еще раз всех глазами и нахмурился:
– А где Числов?
Все как-то начали отводить глаза, лишь Самохвалов ответил:
– Он… у себя, товарищ полковник.
– Поня-ятно, – протянул Примаков и снова сердито посмотрел на Рыдлевку. Ротный этот взгляд перехватил и через несколько минут наклонился к Панкевичу и тихонько сказал:
– Сейчас по третьей выпьем и… давай… уёбывай… не мозоль ты ему глаза…
Полковник эти слова услышал и ротного остановил:
– Погоди… Пусть Числова позовет…
Панкевич вспыхнул, молча встал и, не дожидаясь третьей рюмки, выскочил из палатки…
…Числова он обнаружил лежащим на кровати в обмундировании, но без ботинок. У изголовья на полу стояли бутылка, уже полупустая, и открытая банка тушенки. Негромко хрипел раздолбанный магнитофон – в песне были слова: «За все прости себя».
Капитан
– Тебе чё, Левка?
Панкевич присел на свободную кровать, стоявшую напротив койки Числова:
– Там… Зовут тебя.
– Куда? – спросил Сергей, хотя прекрасно понимал – куда.
– На поминки… по ребятам. Примус зовет. И ротный тоже…
Числов уронил голову обратно на подушку, помолчал немного и, наконец, сказал:
– А пошли ты их в жопу…
Панкевич мотнул головой и напрягся:
– Не понял… Как – «в жопу»?
– А так, просто, – хмыкнул Числов. – Приходишь и докладываешь: товарищ полковник, в ответ на ваше сердечное приглашение капитан Числов послал вас в жопу. И вас, товарищ майор, тоже… Теперь – понял?
Рыдлевка тяжело вздохнул, помолчал – тихо сказал, глядя в пол:
– Кончай пить, Сережа… Все понятно, но… Наше дело телячье – обосрали, жди, когда говно смоют…
Числов вскинулся на своей койке:
– А что мне ждать? Я, что ли, обосрался? Нет, скажи, я?
Панкевич вздохнул снова:
– Серега… Я слышал, как ты кричал, когда вы втроем с ротным и Примусом стояли… И про рапорт на увольнение, и про протокольных мудаков, и… И чего ты добился? Только себе нагадил. Как ты дальше-то будешь?
– Как-никак, – сказал Числов в потолок. – Как-нибудь. Все. Хорош. Послужили…
Он перевернулся на бок, свесил с койки руку и, уцепив бутылку за горлышко, приглашающе качнул ею в сторону Рыдлевки:
– Выпьешь?
Панкевич замялся:
– Нет… Я – там… Пойду… раз ты идти не хочешь…
Капитан внимательно посмотрел на него и усмехнулся – нехорошей такой, недоброй усмешечкой:
– Что, Лева… ссышь со мной выпить? А? Нет, ну скажи – ссышь ведь? Боишься, что узнают и не одобрят?
– Нет, – сказал Рыдлевка, отводя глаза. – Я просто… Не хочу просто. Не лезет.
– А-а-а… – довольно протянул Числов. – Не ссышь, а просто – не хочешь… Слушай, Левон… Я давно тебя хотел спросить: ты чего такой тихий? Не дебил вроде, книжки читаешь, говоришь нормально, когда начальства рядом нет… А чуть что… Тебе что – все так нравится? А?
Панкевич долго молчал, потом посмотрел Числову в глаза:
– Когда что-то не нравится – знаешь, как говорят? «Не нравится – пиши рапорт!» А я служить хочу.
– Служить? Дело хорошее… Генералом, поди, стать хочешь?!
– Нет, Сережа, – спокойно ответил Рыдлевка. – На генерала я, пожалуй, рылом не вышел. Генералом у нас, наверное, только ты бы и смог стать. Если по справедливости. А служить… Я ведь просто больше ничего не умею.
– Ну-ну, – все так же несправедливо зло откликнулся Числов. – А служить, стало быть, умеешь. Ну иди, служи… Выполняй распоряжения… Может, до майора дослужишься, как Самосвал. На хер такая служба… Что, много она тебе дала? У тебя хоть квартира-то есть?