Война. 1941—1945

Эренбург Илья Григорьевич

При переправе через Десну саперы тащили на себе дубовые бревна. Идти нужно было по открытому полю — немцы держали этот кусок земли под непрерывным огнем. Восемьсот метров — это немного, но что значит каждый метр, когда на тебе тяжелый груз и не замолкают шестиствольные минометы?

На Десне саперы нашли лазейку. Правый берег крут. Под холмом полоска берега, который немцы не могут обстреливать. Это мертвая зона. Лейтенант Долгих переплыл реку и сразу стал строить на мертвой зоне причал.

Лейтенант Ефимов переплыл реку и протянул первый канат. На третий год войны мы перестали замечать мужество. Но все же: первый и один на том берегу…

Саперы издалека везли груз. Собирали: «для Днепра». Везли веревки, проволоку, скобы. Готовились к мостам. Мастерили плоты.

На Соже плоты сделали из телефонных столбов. На каждом плоту — 45-мм

пушка и две лошади. Несколько плотов разбили мины врага. Саперы стали сразу водолазами: вытащили пушки и донесли на руках.

Когда я был у переправы через Сож, немцы бомбили мост. Шесть прямых попаданий. Саперы не прекращали работать. Несколько часов спустя по мосту прошла артиллерия.

Октябрьские ночи холодны на Днепре. В ледяной воде стоят саперы: вбивают сваи, устанавливают козлы. Работают по двенадцати часов подряд. Санитары уносят раненых. Саперы не отрываются от работы. Они уже шесть суток не спали. Перед этим они таскали на себе бревна — четыре километра, а ноги вязнут в глубоком песке.

Сапер знает, что один кубометр древесины выдерживает на воде триста килограммов груза. Но кто высчитает, сколько может выдержать сапер, обыкновенный человек, который до войны писал бумаги или сеял овес?..

Вот нужно переправить артиллерию. А моста нет. Построили плот. Как подвести его? Двадцать человек — немцы заметят. Плот разобрали, несли по частям, потом быстро собрали. Нельзя стучать молотком? Вяжут веревкой. Старший лейтенант Колебанов, когда началась бомбежка, заткнул пробоину в понтоне гимнастеркой. Длиннейшие мосты саперы построили в одну ночь или в один день. Нужна и хитрость: саперы создают ложные переправы, отвлекая внимание врага.

Затоплен тяжелый паром. Надо спасти уцелевшие понтоны. Противогазы, к ним приделывают трубочки. Чекмесов и Осипов под водой. Три часа они работают на дне. Там они разобрали паром и вытащили уцелевшие понтоны. От их одежды шел пар. Они молчали. Потом Осипов сказал: «Сделали» — ни слова больше.

На правом берегу танкисты громят тылы врага. Их путь озарен высоким светом славы. Но как они оказались на правом берегу? Об этом знают саперы. Я проехал по мосту. Четверть часа спустя этот мост был искалечен бомбами. Ночью его починили. Утром мост был снова разбит, а в полдень по нему шли грузовики. Нельзя сказать: построили — строят.

Днем и ночью восстанавливают. Воля сапера все побеждает, бессильны здесь и снаряды и бомбы.

С молотком. С топором. С пилой. С лопатой. Рвутся бомбы, мины. Маленькие фонтаны: пули. Что противопоставляет сапер врагу? У сапера одно оружие: мужество. Он строит мост. По мосту пройдут другие. По мосту пройдет победа. А сапер тогда будет впереди. Со щупом. С лопатой. С ножницами. С миноуловителем. Он всегда впереди. А слава?.. Не в славе счастье, но в глубоком сознании: ты сделал все, что мог, и больше, чем мог.

Чернорабочие… Может быть, в другом мире это слово звучит обидно. Мы — страна труда, и нет для нас выше чести, чем быть рабочим. Минеры, понтонеры, может быть, о них и мало пишут, ими живут. Они теперь ведут Россию на запад.

28 октября 1943 г.

Дело совести

Я проехал тысячу километров — от Орла до Сожа, от Рыльска до Киевской Слободки. Нет у меня слов, чтобы сказать, какое горе принес нашей стране враг. Возле Гомеля мы ехали ночью мимо сел, недавно оставленных немцами. Краснели головешки. Белорусские села Васильевка, Горностаевка, Тереховка умирали среди дыма и плача. Я увидел Чернигов в прозрачный осенний день. Он казался наваждением: обгоревшие камни на бледно-голубом небе. Женщина беззвучно повторяла: «Вот сюда везли, раздевали, зарывали…» На фасаде разрушенного дома сохранились мемориальные доски: здесь жил Тарас Шевченко, здесь, в гостинице «Царьград», останавливался Пушкин… Искалечен ровесник киевской Софии — Спасский собор. Его построил в середине XI века Мстислав Удалой. Его пощадили века. На него посягнула рука немецкого вандала. Сожжен другой памятник XI столетия — Борисоглебский собор. Погибли библиотека с редчайшими книгами, собрания икон, архивы. Чернигов, древнейший на крутом берегу Десны, родной брат Киева, с его каштанами и палисадниками, сожжен. Козелец, отступая, немцы не успели сжечь. Они его уничтожили на следующий день — с воздуха. Снова десятки сожженных сел, одно за другим, и всюду те же видения человеческого

несчастья: в холодные ночи у головешек греются бездомные дети, днем они копошатся в мусоре, разыскивая искалеченную утварь. Ютятся в ямах, в землянках, в шалашах.

Уходя, немцы убивают скот. Прежде они угоняли коров, съедали свиней и гусей. Здесь отступление было поспешным, и вот автоматчики расстреливали свиней, из пулеметов немцы стреляли по стаду. На полях валяются мертвые коровы с лопнувшими животами.

Нежна, по-девически светла Белоруссия. Неотразимо очарование ее деревень, с журавлями колодцев, с крестами на околице, с белокурой застенчивой детворой. Я хочу рассказать о смерти Васильевки. Это было большое село — шестьсот сорок дворов. Осталось двадцать восемь — в стороне, немцы там не проходили. «Факельщики» аккуратно поджигали солому и шли дальше. Коров крестьянки попытались спрятать в овраге. Немцы нашли коров и расстреляли. Мотоциклисты убили свиней. Жители Васильевки прятались в лесу. Немцы схватили тридцать семь человек, повели на полянку и расстреляли. Они убили глубокого старика Семена Калистратовича Полонского, и они убили тринадцатилетнего Адама Филимонова. Я говорил с Мефодием Ивановичем Васьковцевым. Немцы его вели на расстрел, ранили — не добили. Он смотрит на мир чересчур понимающими, страшными глазами, он говорит: «Жить я, кажется, не смогу, душа не выдержит». Среди пепла голосила Мария Селицкая: немцы убили ее сына Ваню. Она простирала руки к серому пустому небу, и в черном платке, пораженная горем, она казалась изваянием безутешной матери — Ниобеи. Село Васильевка было умерщвлено 26 сентября. Жгли и убивали солдаты 6-й пехотной дивизии, которой командует генерал-лейтенант Гросман. Пленные равнодушно говорят: «Приказ».

Броварский район был огородами и садами: отсюда шла зелень в Киев. Броваров нет: из двух тысяч трехсот домов уцелело сто шестьдесят. В районе с трудом сыщешь живую деревню. Вот село Богдановичи. Одна хата, и в ней один семидесятилетний старик. Вот пепелище другого села — Семиполки. Мне кажется, что до самой смерти меня будет преследовать этот запах гари, тени бесприютных под осенним небом.

Козелец, освещенный зеленой луной, похож на античные развалины. Еще недавно он был живым. Теперь осталось в городе сорок восемь домов. Комендант Козельца фон Диппол жил в Киеве. Он приезжал на гастроли. В маленьком Козельце немцы расстреляли восемьсот шестьдесят человек. В один день — 19 марта 1943 года — они расстреляли двести семьдесят четыре человека. Тюрьма помещалась в здании банка. Там обреченных раздевали и в белье вели за город. Убили всех евреев Козельца. Старик портной перед смертью плюнул немцу в лицо и что-то крикнул.

Что еще добавить? Что в Рыльске остался ребенок, которого спасла мать? Мать легла на мальчика. Ее убили: пуля в затылок. Трехлетний мальчик уцелел под мертвым телом матери. Или, может быть, рассказать о том, как в Сумах, в подвалах школы номер пять, замучили триста украинцев? Или вспомнить про то, как двигался холм в Пирятине над могилой тысячи шестисот расстрелянных, но недорасстрелянных — зарытых живьем?

Где яблони Понырей, где сады Полтавщины? Где театр Сум? Где древности Чернигова? Где школы? Где тракторы? Люди ютятся в ямах. Пашут на коровах, на себе. Нет больше в украинских селах веселых и лукавых дивчат — они в Швейнфурте, в Свинемюнде умирают среди бездушных тюремщиков. Кажется, что улетели все птицы из садов и засохли все вишенники. Нет больше в украинских городах старых евреев — чудаков и мечтателей, портняжек и сапожников. Сотни тысяч детей убиты немцами. Армия, вооруженная усовершенствованным оружьем, офицеры с биноклями Цейса, с фотоаппаратами «лейка», с моноклями и вечными ручками убивали грудных детей. Может быть, когда-нибудь люди об этом забудут. Нам, которые это видели, не дано ничего забыть.

Уходя, немцы все уничтожают. Они делают это аккуратно: таков приказ верховного командования. «Факельщики» — это саперные отряды немецкой армии. «Факельщикам» помогают и пехотинцы, и танкисты, и обозники. У меня пачка обвинительных документов. Кажется, что эти бумажки пахнут дымом и кровью.

Вот приказ командующего 34 ПД от 30 июля 1943 года:

«Схватить всех местных жителей в возрасте от 14 до 55 лет и обращаться с ними, как с военнопленными. Если за отсутствием охраны они не могут быть использованы на местах в качестве рабочей силы, направлять их на пункты сбора военнопленных. Принудительный увод остального населения производить по ранее установленным правилам.