Войны античного мира: Походы Пирра

Светлов Роман Викторович

Лишь только подошли к Таренту рассеянные бурей корабли с уцелевшими остатками эпиротского войска, как царь Пирр приступил к своим военным распоряжениям. Граждане были крайне недовольны уже тем, что у них расположились постоем царские войска; возникало немало жалоб по поводу насилия, которому подвергались женщины и мальчики. Потом последовал набор тарентинских граждан, с тем чтобы пополнить причиненные кораблекрушением пробелы и вместе — заручиться залогом верности остальных граждан. Когда невоинственная молодежь стала спасаться бегством, то ворота были заперты; сверх того запрещены были веселые сисситии, занятия в гимнасиях и гуляния, все граждане призывались к оружию и обучались, наборы продолжались со всей строгостью, а с закрытием театра прекратились также и народные собрания. Тут-то и оправдались все давно предсказанные ужасы; свободный народ стал рабом того, кого он за свои деньги подрядил на войну; после этого стали сильно раскаиваться в том, что призвали его, что не согласились на выгодный мир с Эмилием. Пирр отчасти устранил самых влиятельных граждан, которые могли бы стать во главе недовольных, отчасти отослал их под разными предлогами в Эпир. Один только Аристарх, имевший наибольшее влияние на жителей, был всячески отличаем царем; когда же он все-таки надолжал пользоваться доверием граждан, то царь и его также отправил и Эпир; Аристарх бежал и поспешил в Рим. Вот каково было положение Пирра в Таренте. С презрением смотрел он на этих граждан, на этих республиканцев; их недоверие, их малодушная робость, коварная, подозрительная спесь

этих богатых фабрикантов и торгашей тормозили его на каждом шагу. Римское войско форсированными маршами подступало уже к Сирису, а из италийских союзников, обещавших доставить значительное ополчение, никто еще не явился. Пирр счел позорным оставаться еще долее в Таренте, это было бы закатом его славы; на родине царь прослыл орлом; так смело налетал он бывало на врага; а тут наводивший на всех страх неприятель сам шел на него; этот Тарент как бы понудил его изменить своему собственному праву, поставил его с самого начала в ложное положение Он повел войска к Гераклее, однако старался промешкать, пока не подойдут союзники. Царь послал к Левину следующее предложение; он в качестве третейского судьи готов выслушать жалобы римлян на Тарент и решить дело по справедливости. Консул возразил па это: Пирру самому еще следует прежде всего ответить за то, что он пришел в Италию; теперь не до переговоров, дело их решит один только бог Марс Римляне между тем подошли к Сирису и расположились станом. Захваченных неприятельских лазутчиков консул велел проводить в лагерь по рядам своих воинов: если же из эпиротов еще кто-нибудь пожелает взглянуть на его войска, то пусть они приходят, затем он отпустил их.

Пирр расположился на левой стороне реки; он проскакал вверх по берегу; с изумлением смотрел он на лагерь римлян; это были отнюдь не варвары. В виду такого врага необходимо было прибегнуть к предосторожности. Царь все еще выжидал, когда подойдут союзники, а между тем враг в неприятельском крае скоро, пожалуй, подвергнется лишениям; Пирр поэтому избегал битвы. Но самому консулу хотелось заставить его сразиться; для того чтобы подавить в людях страх, наводимый именем Пирра, фалангами, слонами, лучше всего, казалось, атаковать самого врага Река разделяла оба войска Близость одного из неприятельских отрядов препятствовала пехоте переправиться, а потому консул велел своей коннице перейти реку далее вверх по течению и напасть в тыл сказанному отряду. Последний отступил, и римская пехота тотчас же стала переправляться вброд через оставленное без защиты место реки. Царь поспешил двинуть свое войско в боевом порядке со слонами впереди; во главе своих 3000 всадников он ринулся к броду — неприятель по сю сторону уже овладел им. Пирр грянул на римскую конницу, наступавшую сомкнутыми рядами; он сам поскакал вперед и начал кровавую сечу, то и дело врываясь в самую рьяную свалку, руководя в то же время с величайшею осмотрительностью движением своих войск. Один из вражеских всадников на вороном коне, давно уже порываясь к царю, достиг его наконец, пронзил лошадь, и когда вместе с нею Пирр пал наземь, то сам всадник был так же повергнут и пронзен. Однако, увидев павшего царя, часть конницы оградила его полукругом.

Пирр по совету друзей наскоро променял блестящие свои доспехи на более простые Мегакла, и пока последний, носясь по рядам словно царь, вновь возбуждал там ужас, а тут мужество, он сам стал во главе фаланг. Они всею гигантскою мощью ударили на врага; однако когорты выдержали напор, а потом и сами пошли в атаку, но были отражены сомкнутыми фалангами. Пока таким образом воюющие семь раз попеременно то нападали, то отступали, Мегакл служил целью все повторявшихся выстрелов и наконец был поражен насмерть и лишен царских доспехов; их ликуя пронесли по римским рядам: Пирр пал! Открыв свое лицо, проскакав по рядам, заговорив с солдатами, царь едва успел ободрить своих пораженных ужасом воинов, как римская конница двинулась уже, с тем чтобы поддержать новую атаку легионов. Теперь наконец Пирр велел вывести в бой слонов; ввиду свирепости и рева впервые оказавшихся чудовищ люди и лошади с неистовым ужасом обратились в бегство; фессалийские всадники ринулись вслед за ними, мстя за позор первой стычки. Римская конница в своем бегстве увлекла за собою также легионы; началось ужасное побоище; никто, вероятно, не уцелел бы, если бы одно из раненых животных не обратилось вспять и своим ревом не расстроило остальных, так что дальнейшее преследование оказалось невозможным. Левин потерпел решительное поражение; он вынужден был покинуть свой лагерь; остатки его рассеянного войска бежали в Апулию. Там обширная римская Венузия служила убежищем разбитым отрядам и дала им возможность соединиться с армией Эмилия и Самнии. А до той поры консул вынужден был занять позицию, которую в случае крайности можно было отстоять. Пирр одержал победу, но с большим трудом, с тяжкими жертвами; лучшие воины его, около 3000 человек, способнейшие из его начальников, пали. Он недаром говорил поздравлявшим его: «Еще одна такая победа, и мне придется одному вернуться в Эпир». Италики и без того уже боялись имени римлян, а в этой битве царь постиг всю железную крепость их боевого строя и их дисциплины. Посетив на другой день поле битвы и обозрев ряды павших, он не нашел ни одного римлянина, который лежал бы, обратившись тылом к врагу. «С такими солдатами, — воскликнул он, — мир был бы мой, и он принадлежал бы римлянам, если бы я был их полководцем». Поистине, это был совсем иной народ, не то что на востоке; такого мужества не было ни у греческих наемников, ни у надменных македонян. Когда он по обычаю македонских военачальников предложил пленникам поступить к нему на службу, то ни один из них не согласился; он уважил их и оставил без оков. Царь велел похоронить павших римлян со всеми почестями; их насчитывалось до 7000.

Вот какой решительной победой Пирр открыл свою кампанию; он оправдал возбужденные его именем великие ожидания; робевшие доселе враги Рима охотно восстали теперь, с тем чтобы вести борьбу под начальством победоносного полководца. Царь упрекнул их за то, что они не явились ранее и сами не помогли отвоевать добычу, часть которой он уделил им, но в таких выражениях, что это привлекло к нему сердца италиков. Города Южной Италии сдались ему. Локры выдали Пирру римский гарнизон. Вождь кампанского легиона тот же умысел приписывал Регию; он предъявил письма, по которым жители предложили открыть ворота, если Пирр пришлет к ним 5000 воинов; город был передан солдатам на разграбление, мужчин перебили, женщин и детей продали в рабство; Регием овладели словно завоеванным городом; злодеев подстегнул пример их кампанских одноплеменников, мамертинпев в Мессане. После этого насильственного поступка римляне лишились последнего укрепленного места на юге. Пирр мог без помехи двинуться далее, и где бы он ни проходил, везде страна и народ покорялись ему. Он шел на север, как кажется, дорогой близ морского берега. Царь собирался по возможности скорее подойти к Риму, частью для того, чтобы своим появлением побудить отпасть также других союзников и подданных Рима, вместе с тем сократить его боевые средства и в той же мере увеличить свои; частью с тем, чтобы вступить в непосредственную связь с Этрурией. Там известные два города все еще поддерживали борьбу, а появление Пирра, как он полагал, возымеет, вероятно, последствием всеобщее восстание остальных, которые лишь год тому назад заключили мир; в таком случае римлянам не оставалось бы ничего более, как просить мира на каких угодно условиях.

Как мало понимал он еще этих римлян, которым удивлялся. Скорбная весть о Гераклее не лишила их мужества, напротив, она лишь возбудила в них весь избыток нравственной энергии, каковой ни один народ никогда не обладал уже в более высокой степени. Сенаторы, конечно, ревностно совещались, но отнюдь не о мире. «Не римляне, — сказал К. Фабриций, спаситель Фурий, — побеждены, а Левин». Консула однако не сменили; решились

послать ему свежие войска. Не лишив его своего доверия, сенат восстановил этим также всеобщее доверие к нему. Решено было снарядить два новых легиона; их предполагалось собрать не рекрутским набором, я из добровольцев. Когда герольд стал вызывать охотников, готовых жертвовать жизнью за отчизну, то народ стал записываться гурьбой. Новые войска немедля отправились в Капую. Город привели в оборонительное состояние; пуще всего пытались высвободить легионы в Этрурии; Вольском и Вольсинию были предложены, без сомнения, самые выгодные условия; необходимо было согласиться на уступки, так чтобы их не соблазняли более ни союз с Пирром, ни возможные от того успехи. Благодаря этому консул Корунканий мог вернуться для обороны города. Все, оказавшиеся на берегах Тибра, были вооружены для встречи царя. Он и в самом деле подходил уже к Капуе. Левин между тем перешел с апулийской границы на север, опередив его; он присоединил к себе два новых легиона и занял Капую. Царь во главе своих войск и соединенных с ним теперь союзных ратей атаковал город, однако не мог взять его. Он напал на Неаполь, но также безуспешно. Пирр не знал еще о заключенном с этрусками мире; он спешил и с ними также войти в непосредственные отношения. Царь прошел но Кампании, опустошая и разоряя край. Минуя путь через Террацину, которую Ленин прикрывал из Капуи, он по латинской дороге направился в страну герников. Поля по берегам Лириса были опустошены и разграблены, Фрегеллы взяты приступом и разрушены. Пирр находился в тех местах, которые двадцать пять лет тому назад за ужасное сопротивление Риму поплатились такою же ужасное карою; тогда расторгнуты были их исконные общины, уничтожено было их политическое существование; они поэтому приветствовали царя как избавителя от позорнейшего рабства. Не подлежит, конечно, сомнению, что все это совершилось таким образом: он вступил в Анагнию; римлянам, по-видимому, не удалось при посредстве гарнизонов и заложников отнять у него мелкие города, лежавшие между Анагнией и Фрегеллами. Он двинулся к Пренесте; сенаторы этого города лишь за несколько месяцев тому назад отведены были в Рим и умерщвлены в казначействе. Цитадель города считалась недоступной, но она сдалась царю. Войска его двинулись уже за город; перед ними раскинулась равнина, а там, менее нежели в четырех милях перед ними, показались холмы Рима. Тут положен был предел греческому оружию.

Пирра известили о том, что этруски заключили мир и что консул Корунканий со своими легионами стоит в Риме. Решиться ли ему на битву у ворот города? Если ему удастся победить, то городские стены все-таки послужат оградою врагу, потом на выручку подойдет еще Левин со всеми предкреплениями, какие успеет присоединить к себе в древних верных местностях по Аппиевой дороге. Пирр сознавал, что ему не справиться с двойным натиском, с отчаянной борьбой таких врагов, с какими он успел ознакомиться на берегах Сириса; если ему не удастся победить, то для него все пропало. А может быть, подходя к Риму, он уже вступил в переговоры; сенат без сомнения отверг их. Не засесть ли Пирру в тех горных местах и, осаждая менее значительные города, не завладеть ли еще большим пространством? В этом виделось мало проку, а остаться здесь долее было бы в высшей степени опасно: местность была опустошена; она не могла долгое время кормить войско, за которым тащилось множество пленных; эпироты утомились от бесплодных переходов и были крайне недовольны; они не щадили даже имущества союзников; дальнейшее пребывание в крае угрожало разладом, даже отпадением, и вследствие возраставшего оскудения добычи нарушалась сама дисциплина в разноплеменном войске. Царь в это время находился между легионами в Риме и в Кампании; мало того, в крайнем случае к ним могли присоединиться еще войска из Самнии, и тогда Пирр внутри Италии был бы отрезан как от юга, так и от моря.

Царь поневоле решился отступить. В таком случае, конечно, граждан Пренесте, Анагнии, герников, всех друзей пришлось предоставить мести Рима; несмотря на отчаянное их положение Пирр, не мог отменить свое решение. Он провел свое обремененное добычею войско назад в Кампанию той же дорогой, по которой пришел. Слоны были уже отправлены вперед, То, что Корунканий со своими легионами шел вслед за ним по кратчайшей Аппиевой дороге и оттуда то и дело тревожил его войска, понятно само собою, хотя авторы и умалчивают об этом.

Когда царь вступил в кампанскую равнину, то увидел, что Корунканий соединился уже с Левином. «Уж не с гидрой ли мы воюем!» — воскликнул Пирр. Он выстроил войско в боевой порядок, велел, как гласит предание, поднять бранный клик и ударять копьями о шиты; трубные звуки и рев слонов вторили этому вызову на бой. Однако римляне отзывались еще более громким, более отважным боевым кликом, и царь счел за лучшее уклониться от битвы со своими за свою добычу опасавшимися воинами; распустили слух, будто жертвы не благоприятствовали. Труднее понять, отчего Левин без помехи пропустил его мимо себя; одно только ужасное воспоминание о гераклейской битве и справедливое опасение в виду соединенных с тех пор с Пирром италиков могло побудить его к такой крайней осторожности. Пирр беспрепятственно двинулся далее и расположился в Кампании на зимние квартиры. Пока воины царя по обычаю родного края прогуливали там свою богатую добычу, в то же время сенат велел разбитым при Сирисе легионам в наказание расположиться станом под Ферептином, прозимовать в палатках и не ожидать никакой помощи, пока они не овладеют городом. Вновь навербованные два легиона остались, вероятно, в Капуе.

Время зимовки прошло в переговорах. Хотя они известны всему свету, однако в отношении подробностей, взаимных условий, хронологии многое остается еще под сомнением. Это были посольства Фабриция и Кинея. О важнейших затруднениях упомянем в примечаниях: самая суть крайне разукрашенных преданий сводится к следующему.

Пирр в эту кампанию захватил много римских военнопленных, частью в битве при Гераклее, частью гарнизоны городов, взятых приступом, вроде Фрегелл, или добровольно сдавшихся, вроде Локр. Сенат решился вступить с Пирром в переговоры касательно обмена или выкупа; для этого он избрал К. Фабриция, спасителя Фурий, П. Корнелия Долабеллу, победителя сеннонов, и К. Эмилия Панна, усмирителя бойев, все консульских сановников, достойных представителей римского имени перед греческим царем. Пирр принял их в Таренте со всеми почестями. Это послание он счел желанием римлян сблизиться с ним и надеялся получить предложения о мире. Однако послам предписано было только переговорить касательно пленных. Пирр совещался со своими доверенными лицами; по свойственному ему нраву он, очевидно, хотел бы отнестись с царским великодушием к народу, которому удивлялся; вместе с тем в эту первую кампанию ему пришлось убедиться, что Рим нельзя уничтожить подобно греческим республикам, ни захватить врасплох, и что было бы выгоднее заключить по возможности скорее мир, чем продлить войну.

Милон был иного мнения; он считал, что не следовало ни возвращать пленных, ни заключать мир; римляне уже почти побеждены, необходимо завершить триумфом удачно начатую борьбу. Он утверждал, что италийские войска, исполненные ненависти и злобы и испытанные боевыми трудами, соединившись с той армией, которая одна одержала победу при Гераклее, и с эллинским военным искусством неминуемо уничтожат римлян.

Иначе судил фессалиец Киней. Он и в Эпире уже был против похода в Италию; в нем, как кажется, с глубоким знанием людей сливалась высокая гуманность эллинского образования. Он советовал возвратить пленных, для того чтобы проявить великодушие победителя и вместе с тем воспользоваться средством повлиять таким путем на настроения римского народа: главной целью должен заключить мир. Относительно решения царя известия противоречат друг другу. Это посольство вообще служило предметом самых разнообразных вымыслов и преданий, средоточием которых являлось достойное удивления великодушие Фабриция. Частью из уважения к нему, частью следуя разумному совету Кинея и влечению собственного, исполненного удивления, чувства, Пирр, как говорят, выдал всех пленных, или по крайней мере отпустил их в Рим отпраздновать сатурналии.