Войти в образ
Шрифт:
Охотник не обратил на вопли трупожога никакого внимания – стоял, молчал, смотрел. Потом откинул капюшон, открывая удлиненное лицо в тени серо-коричневого берета.
– Вставай, Девона, – голос был под стать одежде – бесцветный и бесстрастный. – Пошли. Задающий вопросы должен уметь получать ответы.
Девона прыгнул, и Скил подивился его растопыренным пальцам, совсем неумело и по-женски пытающимся вцепиться в Охотника. Охотник сделал шаг в сторону и мягко перехватил левую руку безумца, одновременно вставляя между мизинцем и безымянным крохотную палочку. Резкий поворот – и Упурок взвыл, хватаясь за вывихнутые пальцы. Потом двинулся по кругу, нянча
Скил потянулся за булыжником. Плача и дрожа, он тянулся сквозь ужас и ночь, и почти достал… Это оказалось единственной победой. Охотник выдернул из-за плеча одну из рукоятей, и ременной бич со свистом развернулся в воздухе. Увесистый камень взлетел в дождь и морось, и едва не размозжил голову Девоне.
– Пойдем, – скучно повторил Сырой Охотник, не глядя на отскочившего трупожога. Скил плотно зажмурился и сделал шаг вперед. Потом еще один. Он шел умирать. Жить было очень страшно.
– Стой, Скилли! – в хриплом выкрике Упурка прозвенела такая властность, что даже на холодном лице Сырого Охотника мелькнул отсвет равнодушного интереса, мелькнул и погас. – Стой и смотри! Только смотри… Забудь обо мне, забудь о себе – смотри, парень! Иначе…
Скил плюхнулся в возмущенно брызнувшую лужу, и внезапный холод помог ему разлепить веки. Он уже не боялся. Почти совсем не боялся. Он только подозревал, что сумасшествие Девоны заразное, но в целом ему было не до того. Он – смотрел.
Темнота за спиной безумца раскрылась одним-единственным взглядом, но и его оказалось достаточно. Девона глубоко вдохнул влажный ночной воздух, поежился, лопатками ощутив ждущий внимательный мрак, и опустил болевшую руку, которую до того прижимал к груди, как младенца. Боль его теперь не интересовала; и дождь притих, садясь рядом с застывшим Скилом.
Он вошел в образ.
Как нож в подогнанные ножны.
…Как ходит Сырой Охотник? Кончиком носка непрерывно пробуя землю, текущую под ногами, словно в поиске невидимых ям и выбоин; чуть проскальзывая вперед при переносе веса, плавно, вкрадчиво, незаметно – змеиные, переливающиеся, ядовитые движения…
…Когда выходит Сырой Охотник? Он выходит в дождь, в непрестанную морось, когда людьми овладевают уныние, тоска от серого падающего крошева; и от тоски человеку скучно бежать, драться, нарушать бесконечное хлюпающее однообразие…
…Что любит Сырой Охотник? Он любит дерево, и ремни, и шнуры; и не любит металл, потому что металл легко ржавеет, и его трудно достать, и им легко убить – случайно, нехотя; а дерево так уютно ложиться в ладонь, и ремень послушно свивает свои кольца, и…
…Как нападает Сырой Охотник?
…Как?!
Занавес.
Ваш выход.
Скилъярд так и не понял, что произошло. Только что он добросовестно таращился на две замершие фигуры – и вот уже Охотник медленно оседает на землю, тщетно ища опоры в нелепо вывернутом колене, хватаясь за дождь; и ставший ужасно толстым локоть Упурка на мгновение прилипает к его виску, сбивая легкомысленный пегий берет.
Трупожог вскочил и кинулся к Девоне, склонившемуся над лежащим человеком. Из-под затылка Охотника вытекала кровь. Нет, не кровь… Грязная, раздавленная редиска.
– Да как же… – запричитал Скилъярд, бессмысленно хлопая Упурка по спине. – Да что же… Девона, миленький, ты ж убил его, честное слово…
– Нет, – Девона не обернулся. – Не убил. Он же сюда ловить нас пришел. Ну и я его, значит… Поймал. Гляди, Скилли, какие палки! Здорово
Охотник вздрогнул и открыл глаза. Девона ободряюще помахал перед ним одной из хитрых палок. Скил еле увернулся.
– Вставай, – сказал безумец. – Пошли.
– Куда?! – лицо Охотника стало совершенно обалдевшим, и от этого каким-то очень человеческим.
– Как – куда? Ты ж нас в каризы вести собирался… Так давай, веди.
– Не вас. Тебя…
– Ничего, ничего, мальчик со мной. Давай, Скилли, помоги человеку подняться. Ишь ты, чего у тебя тут понапихано… Дай понесу…
И тут Скилъярд окончательно убедился в том, что окружающий мир сошел с ума.
От Девоны заразился.
…Это был маленький круглый зал в одном из переходов капища Сай-Кхон; маленький зал с низким провисающим потолком, и в конце его была – Дверь.
Это были развалины горного храма на перевале Заррах, и за спиной каменного идола с оплавленным лицом была – Дверь.
И в покосившейся пагоде с узорчатой крышей, пагоде, затерянной в визжащих джунглях Калорры; в полумраке резьбы деревянных стен первого этажа была – Дверь. И во многих мирах, во многих местах и временах, была – Дверь; я толкнул легко поддавшиеся створки, и все эти двери открылись.
За дверью была бездна, и бездна была – живая! Мириады глаз, распахнутых, жаждущих, зовущих; беззвучный крик плавился, распадался в подмигивающей бесконечности, и пена ресниц дрожала на накатывающемся валу бездумных зрачков. «Ты – наш!» – смеялась бесконечность, «Ты – мой! Мой…» – взывал каждый взгляд, «ты, ты, ты – дай…»
В последний момент я отшатнулся от бестелесного зрительного зала, зала-зомби, ненасытного и высасывающего душу; и спина ощутила пористый камень дверного проема.
Мы узнали тебя, пели глаза, мы узнали тебя, играющий человек, щеголь, примеряющий души и образы, бродячий лицедей, меняющий собственное «я» на разменную монету чужих слов и жестов; мы узнали тебя, и приветствуем, и…
– Кто вы?! – вопрос упал в бездну; и круги пошли по алой кипящей лаве…
Мы – бездна, смеялись глаза, мы – Бездна Голодных глаз, мы – несыгранная роль; мы – ненаписанная пьеса, мы – сущность, не получившая существования; выпусти нас, человек – и мы будем статистами в твоем бенефисе, и миры лягут подмостками к твоим ногам, и солнца станут тебе прожекторами; и ты получишь роли, перед которыми снимут шляпы гении… Смотри, человек!…
…Пыль осела, стали ясно различимы звериные скулы вождя, сидящего на гнедом коне, приплясывающем от нетерпения, смолкли отрывистые вопли шаманов – и в открывшийся простор, свободный от Черного ветра, пошли упурки. Я наклонился и подхватил с земли слишком короткий и легкий для меня меч Аль-Хиро, понимая в последние секунды, что бежать и говорить я еще смог, но говорить и рубиться не может никто. И, ныряя под копыта ржущих лошадей и снимая с седла особенно рьяного воина, я знал, какие гибельные силы выходят сейчас из-под контроля; и удивлялся, уворачиваясь от стрел, удивлялся, рубя руки и головы почему этот мир еще цел… Передние ряды стали изгибаться полумесяцем, и в центре дуги мелькал маленький узкий меч, и никто не мог пройти через неподвижно лежащую девушку и старика, пытающего приподняться на локте. Крылья ревущего полумесяца смыкались все глубже, осатаневший мир почему-то стоял, и лишь когда справа от меня рухнул огромный разъяренный кочевник, уже достававший мою спину длинным кривым клинком – я понял причину равновесия…