Воздушная тревога
Шрифт:
Это была унизительная процедура. Огилви ничего не оставлял без внимания. Я понимал его дотошность. Он хотел удостовериться, что я абсолютно чист и был намерен доказать это.
Когда все закончилось и ничего инкриминирующего не было обнаружено, он лишь бросил:
— Это все, сержант Ленгдон, — и вышел из барака.
Он был в бешенстве от того унизительного положения, в которое его поставили. Этот эпизод доставил мне некоторое удовлетворение, так как в глазах низкорослого рабочего я заметил разочарование.
Теперь, когда пытка закончилась, я почувствовал возбуждение. Оно все же стоило того — теперь я знал двух подручных Вейла: рабочего, который утром подложил
Как только дверь за ними захлопнулась, в комнате воцарилась неестественная тишина. Я знал, что всем страсть как хочется обсудить происшедшее, но мое присутствие сдерживало их. Я предпочел выйти, чем остаться и выслушивать рассуждения и комментарии на мой счет. Закрывая дверь, я услышал голос Мики:
— Какая наглость — вламываются и проводят проверку!
Я закурил трубку и пошел к окопу поболтать с часовым, следящим за воздухом, маленьким валлийцем по фамилии Томас, который был настолько стар, что успел отпахать два года в последнюю войну. Он спросил у меня, что было нужно Огилви. Я рассказал ему, что произошло. Он подумал немного, потом сказал:
— Эти гражданские, они сразу в панику. Они до того доходят, что считают шпионами всех, кроме себя. Ей-богу, я помню один такой случай в восемнадцатом. Бедолагу расстреляли ни за что, ни про что. И все потому, что его в чем-то обвинил один гражданский. — И он принялся рассказывать длинную историю о солдате, которого расстреляли в Аррасе как раз перед началом большого наступления.
Под палящим солнцем было очень жарко. Я снял форменку и улегся на бруствер. Томас знай себе молол языком. Поговорить он любил. Я закрыл глаза. Свет, пробиваясь сквозь смеженные веки, казался красным. Я был доволен — дело двигалось, хотя я еще ничего не предпринял. Это казалось добрым предзнаменованием. И все же я испытывал неосознанное беспокойство. Едва избежал беды. Лишь по счастливой случайности я не находился сейчас под арестом и не ждал трибунала. В следующий раз мне уже может не повезти, а в том, что следующий раз будет, я был абсолютно уверен. Слишком уж они со мной в открытую играли, хотели, чтобы в течение последующих нескольких дней я не путался у них под ногами.
Но, как бы я ни был обеспокоен, это не помешало мне крепко уснуть, лежа на мешках с песком. Из-за умственного напряжения, вдобавок к нервному и физическому, от которых страдали все, я совершенно вымотался. Проспал я почти три четверти часа, а когда вернулся в барак, кое-кто все еще обсуждал происшествие.
— Если парня опознали на поверке, это еще не значит, что он нацист, — говорил Мики. — Во всяком случае, — подчеркнул он, — не он едет завтра на похороны своей бабушки.
При моем появлении воцарилось неловкое молчание. Я догадался, что вспышку донкихотства вызвал у Мики Четвуд. Но, как это ни странно, я уже не боялся их враждебности. Я чувствовал себя уверенно и непринужденно.
— Надеюсь, ребята, — заявил я, — вы уже решили для себя, нацистский я агент или нет.
Мои слова задели их за живое. Четвуд, Хелсон, Фуллер и капрал Худ — все, казалось, ведут себя так, будто это их не касается, но в них явно чувствовалась настороженность. И я знал, что по крайней мере Четвуд и Худ относятся ко мне с подозрением. Нужно было проявить максимум осторожности. Отныне все, что я скажу или сделаю, будет отмечаться. Я лег на койку, натянул на себя одеяло и сделал вид, что сплю.
День тянулся страшно медленно, так как мы не привыкли к тому, чтобы у нас не было тревоги. Одни спали, другие играли в шахматы или в карты.
Второй раз команда «К орудию» раздалась в тот день около пяти, когда только что привезли чай. Ничего серьезного, однако, не произошло, правда, печеные бобы на тостах пришлось есть холодными. К вечеру Мики почти закончил обкладывать барак ветками, и он стал похож на армию Малькольма перед Дунсинанским замком.
Я провел вечер, пытаясь читать «Фоша» Лиддел-Харта [22] — это же надо! Я лежал в шезлонге на траве между нашим бараком и одним из только построенных дотов. Было тихо и спокойно — прекрасный летний вечер, в который невольно вспоминается река. Это спокойствие казалось невероятным. В золотом сиянии неторопливо садилось солнце. Прилетели и быстро улетели один «энсон» и один старый «хэрроу», неуклюжие на земле, однако очень легкие и проворные в воздухе. Больше никакого движения. Как будто и нет войны. Боже, как мне хотелось, чтобы ее и вправду не было! Уж слишком я хорошо сознавал, насколько может измениться эта картина за какие-нибудь сутки. И все это время я медленно продирался сквозь описание Лиддел-Хартом глупостей последней войны, нашедших свое высшее отражение в бойне при Пасшендели.
22
Бэзил Лиддел-Харт (1895–1970) — английский буржуазный военный теоретик и историк, основные его работы переведены на русский язык.
Я сидел лицом к дороге, и вскоре после семи тридцати мои глаза стали все чаще отрываться от книги. Несмотря на внешнее спокойствие, внутренне я испытывал страшное волнение. Я поймал себя на том, что надеюсь, что Марион не придет.
Но она пришла, и сердце у меня упало. Я увидел ее, когда она была еще у ангара. Даже с такого расстояния я видел, как в косых лучах солнца блеснули выбившиеся из-под кепи волосы. Я смотрел, не завернет ли она в оперотдел. Но нет, она пошла прямо вперед, неторопливо направляясь к нашему окопу. Когда она была ярдах в пятидесяти, я встал на ноги и вошел в барак, чтобы показать ей, что я ее видел. Я взял трубку, а к тому времени, когда снова вышел, она уже повернула обратно к оперотделу.
Итак, жребий был брошен. Пойти на попятный я уже не мог. Теперь, когда все определилось, мне стало гораздо легче. Я сидел и читал до тех пор, пока вскоре после девяти свет не стал слабеть. Войдя в барак, я увидел, что он пуст. Дежурный расчет был уже в окопе, остальные ушли в ВТС. На мгновение у меня возникло чувство потерянности, но оно длилось недолго, так как дел было невпроворот.
Я заправил постель и собрал свои купальные принадлежности. Лэнгдон в этот вечер был на посту — он поменялся с капралом Худом, так как на следующий вечер в сержантской столовой намечалась вечеринка. Когда я сказал, что хочу сходить помыться, он возражать не стал. Уйти с позиции я мог только под этим предлогом. Душевые находились в больших капитальных зданиях к западу от ангаров.