Воздушный замок
Шрифт:
— Помнишь, у нас был разговор, куда я буду поступать после школы?
Отец кивнул, взглянул на часы и… зевнул.
— Помню, помню и даже могу сказать, куда ты решил поступать. Конечно же, в архитектурный… Иначе чего тебе торчать у меня в кабинете?
— В архитектурный! Я решил! Это точно! — Только тут до Андрея дошёл смысл предыдущей отцовской фразы. — Но… как ты…
— А куда тебе ещё деваться?
— Нет, не деваться! Я решил! Это… Это призвание!
Отец снова посмотрел на часы.
— Сейчас поздно. Поговорим об этом завтра?
— Ты… разве не хочешь, чтобы я стал архитектором? Тебе же нравились мои рисунки! Я твёрдо решил! Вот здесь! Вот сейчас!
— Да
Андрей выбежал из кабинета. Хлопнул дверью. Сейчас его не могла смутить отцовская мрачность. Что мгновенная эта мрачность в сравнении с его целью? А в принципе… В принципе цель была достигнута! Сделан первый, но главный, определяющий шаг. Андрей посмотрел на чёрное окно, на разобранную кровать и понял: сегодня не удастся заснуть…
…Школьная практика тем временем заканчивалась. Бушевали июньские грозы. Средь бела дня вдруг в серую тьму проваливался город, и впору было зажигать свет в эти предшествующие грому, молниям, ливню глухие смутные мгновения. Пустынными стали дорожки в парке. Володя Захаров подобрал в пригородном пруду гуся с перебитым крылом. Теперь дома у него поселился и гусь, названный Петькой. По слуху и остроте восприятия Петька соперничал с Дельтой. Если Дельта чувствовала Володины шаги ещё в коридоре, то Петька вытягивал шею и гоготал, когда Володя только входил в подъезд. Все животные и птицы попадали в Володины руки после несчастий, катастроф и, даже выздоровев, как бы несли на себе отблески прошлых бед. Это в какой-то степени отнимало у них природную непосредственность, делало похожими на людей. Соответственно и любовь их к хозяину была особенной. Казалось, они не желали возвращаться к обычной своей жизни, а видели отныне свет лишь в одном окне — в хозяине.
По-прежнему пытался Андрей целовать Анюту в парке и на лестнице, по-прежнему она не давалась. Кое-какие странности стал замечать Андрей в её золотистых глазах. Словно сравнивает его Анюта с кем-то, и… не всегда в пользу Андрея сравнение. Золотистые глаза становились сумрачными, ни о каких поцелуях и речи быть не могло. Андрей пытался ревниво выяснять, но Анюта тут же замыкалась, и он понимал, что лишь вредит себе этими ревнивыми выяснениями, что вообще не может быть ничего глупее ревнивых выяснений, когда лишь подозрениями они питаются. И ничего не может быть их бессмысленнее, когда всё известно. Как-то по логике оказывалось, что нет необходимости ревновать ни до, ни после…
Почтя всегда теперь они ходили втроём: Андрей, Володя и Анюта. Володя преданно смотрел на Андрея, Андрей с мольбой на Анюту, Анюта с жалостью на Володю. Почти никогда не вступала Анюта в разговоры и казалась поэтому Андрею недоступно умной. Собственно, и не надо было ей вступать в разговоры, потому что исключительно ради неё они и велись. Чтобы поразить её воображение, придумывал Андрей красивые и страшные истории, храбро тратил в кафе деньги. А Володя словно ничего не замечал! Андрей представлял, как, должно быть, дома Анюта выговаривает Володе за его безоговорочное подчинение Андрею, как Володя отмахивается: не говори, мол, глупости, сестра, что ты понимаешь в настоящей мужской дружбе? И уходит кормить Петьку, Трофима, Бисмарка я Дельту. Ответственнейший это момент — кормление животных. Все дома ходят на цыпочках. В полнейшей
Однажды Андрею удалось зазвать Анюту к себе домой. Там он открылся, что станет архитектором. Анюта промолчала, ничто не мелькнуло в её золотистых глазах.
— Архитектором, — повторил Андрей, — ты понимаешь, что это такое?
— Наверное, это очень интересно… — равнодушно ответила Анюта.
— Это… Это… — Андрей не нашёл слов, чтобы выразить переполнявшие его чувства и удивление, что Анюта этого не понимает. — Это мой путь! Моё призвание…
— Ну да, — ответила Анюта, — строить разные там дома… улицы…
Андрей попытался повалить её на диван, но, увы, безуспешно.
— Почему? — спросил Андрей, отдышавшись, — почему ты так себя ведёшь?
Анюта тихонько засмеялась. Оглядела высокие книжные шкафы и стеллажи.
— Как много у вас книг…
— При чём здесь какие-то книги?
— Так… У нас гораздо меньше. А из старинных, толстых — один Брем.
Андрей, как гипнотизёр, не мигая, уставился Анюте в глаза. В то время он уже знал силу собственного взгляда, впервые проявившуюся в поединке с директором. Уже и механика воздействия была в принципе отработана. Не мигая, не думая ни о чём, лишь внутренне неистовствуя, в самые зрачки собеседнику смотрел Андрей, как бы парализуя их, не допуская в них никакой посторонней мысли, дожидаясь момента, когда задрожат, заплавятся чужие зрачки, — значит, всё! На какое-то время побеждён человек. Делай с ним что хочешь!
С Анютой, правда, вышло по-иному. Она хоть и не выдержала взгляда, но до конца не подчинилась. Заплакала, закрыла лицо руками.
— Ну что? Что ты от меня хочешь? Что я должна делать? Ты хочешь, чтобы я… Но я… Как же я могу…
И снова Андрей впился взглядом в золотистые глаза Анюты. «Хочу! Хочу!» — мысленно прокричал.
— Нет-нет! — испуганно ответила Анюта.
— Что «нет»? — усмехнулся Андрей. — Я же молчу.
— Ты сказал: «Хочу! Хочу!» Я слышала…
— Я ничего не говорил, но, может… тебе послышалось то, что ты хотела услышать?
— Мне ничего не послышалось! Я ничего не хочу! Не хочу, потому что… не могу. Ну зачем всё это?
— Подожди, подожди…
Анюта плакала.
— Ну что ты меня мучаешь… Отпусти, пожалуйста, меня домой… Мне так тяжело с тобой. Я хочу домой! — словно в маленькую обиженную девочку вдруг превратилась Анюта. Голос, капризные интонации, поведение — всё точь-в-точь как у маленькой девочки.
И ещё большую нежность испытывал к ней Андрей.
— Не плачь, не плачь… — гладил Анюту по голове, целовал осторожненько в щёки, огонь ощущая под смуглой матовой кожей. Два человека единоборствовали в нём. Один едва удерживался, чтобы вновь не броситься на Анюту, другой — чуть не падал ей в ноги, умоляя простить за то, что не знает удержу в мыслях. — Не плачь, не плачь, знаешь, как я люблю тебя…
— Любишь, правда? — на мгновение прояснились от слёз глаза Анюты. — Но меня нельзя любить, потому что… Потому что…
— Только тебя! — целовал ей руки Андрей. — Только тебя и можно любить! Кого же любить, как не тебя?
— Значит… меня можно и простить?
— Простить? Да… за что тебя прощать?
— Ну… Что я так веду себя! — всхлипывала Анюта.
— Подожди, подожди! — трезвел Андрей. — Мне кажется, ты не это хотела сказать.
— Это! Только это! Это!
— Ну в чём же дело? — не выдерживал, дёргал её за руку Андрей. — Что с тобой происходит? Я же вижу, с тобой что-то происходит. Ты не в себе. Зачем ты себя и меня мучаешь? Скажи… Ну скажи!