Вожделеющее семя
Шрифт:
— Все-то вы знаете, а? — горько заметил Тристрам.
— Да, приходится много знать, — проговорил капитан. — Но, понимаете ли, подозрение не есть знание. А теперь я подошел к тому важному, что я действительно знаю о вашей жене и вашем брате. Она ему писала. Она отправила ему то, что в старые времена называлось «любовным посланием». И всего-то только одно, но, конечно, весьма компрометирующее. Она написала это письмо вчера. Она там пишет о том, как сильно скучает без вашего брата и как сильно его любит. Есть там и кое-какие эротические подробности. Не много, но есть. Глупо с ее стороны было писать это письмо, но еще
— Итак, — прорычал Тристрам, — выходит, что вы видели письмо, так? Лживая сука! — ругался он. — Это все объясняет. Я же знаю, я не мог ошибиться, я же знаю! Лживые, вероломные, ничтожные… — костерил обоих предателей Тристрам.
— К сожалению, что касается самого письма, тo вам придется поверить мне на слово. Ваша жена будет все отрицать, я не сомневаюсь. Но она будет ждать, когда ваш братец вылезет в очередной раз на экран телевизора со своей трепотней, потому что она просила его, когда он будет молоть языком, подать ей секретный знак. Она просила, чтобы он вставил в свое выступление слово «любовь» или слово «желание». Хорошая мысль, — заметил капитан. — Я полагаю, однако, что вам нет нужды ждать такого рода подтверждения. Этого может вообще не произойти, понимаете ли. Во всяком случае, эти слова — оба вместе или поодиночке — можно вставить в любое выступление по телевидению самого патриотического содержания. (Сейчас все телевизионные беседы носят патриотический характер, разве нет?) Он может сказать что-нибудь о любви к родине или о желании каждого, понимаете ли, внести свой скромный вклад в ликвидацию существующего чрезвычайного положения. Фокус в том, я так понимаю, что ведь вам захочется действовать почти немедленно.
— Да, немедленно! — закричал Тристрам. — Она может уходить. Она может уезжать. Она может убираться! Я не хочу ее больше видеть. Она может рожать своего ребенка. Она может рожать его, где хочет. Я ей не препятствую.
— Вы хотите сказать, — произнес капитан с благоговейным ужасом, — что ваша жена беременна?!
— Я здесь ни при чем! — выпалил Тристрам. — Я знаю. Клянусь, что это не я. Это Дерек. Это свинья Дерек!
Он ударил по столу кулаком, заставив стаканы танцевать под собственный звон.
— Р-родной брат наставил мне рога! — с пафосом произнес Тристрам на манер персонажа фарса елизаветинских времен.
Капитан пригладил свои рыжеватые усики мизинцем левой руки — сначала один, потом другой.
— Дела-а, — пробормотал он. — Официально я об этом ничего не знаю. Ведь нет доказательств, понимаете ли, что ответственность лежит не на вас. Вы же должны признать, что существует вероятность (если ребенок родится, чего по закону не положено), существует вероятность, что этот ребенок ваш. Я что хочу сказать: кто может подтвердить официально, что вы говорите правду?
Тристрам внимательно посмотрел на капитана.
— Вы мне не верите?
— Верю, не верю — какое это имеет значение, — увильнул от ответа капитан. — Но вы должны признать, что попытка приписать Комиссару Народной полиции подобное деяние будет встречена с недоверием, понимаете ли… Любовная связь с женщиной — это одно дело. Для вашего высокопоставленного братца — это преступление и глупость. Но сделать своей возлюбленной ребенка — это идиотизм исключительный, головокружительный, слишком крайний, чтобы оказаться
В первый раз он использовал так любимый им словесный штамп по прямому назначению — как вопрос.
— Я его убью, — поклялся Тристрам, — вот увидите, я его убью, свинью такую!
— Давайте по этому поводу еще по стаканчику, — предложил капитан.
Черный официант стоял поблизости и, постукивая жестяным подносом по колену согнутой ноги, что-то потихоньку мурлыкал под ритмичные звуки металла. Капитан щелкнул пальцами.
— Два двойных!
— Они одинаково виноваты, — пришел к заключению Тристрам. — Какое из предательств может быть хуже этого? Предан женой, предан братом! О, Гоб, Гоб, Гоб! — Он шлепнул себя ладонями по глазам и щекам и закрылся от предавшего его мира, оставив свободным только дрожащий рот.
— Вот уж Комиссар-то действительно виноват, — проговорил капитан. — Он предал не только брата. Он предал Государство и свое высокое положение в этом Государстве. Он совершил самое отвратительное и самое глупое из преступлений, понимаете ли. Рассчитайтесь сначала с ним, сначала с ним рассчитайтесь! Ваша жена — просто женщина, а у женщин не слишком развито чувство ответственности. Сначала он, он, с ним рассчитайтесь!
Принесли выпивку — жидкость похоронного фиолетового цвета.
— Подумать только! — простонал Тристрам. — Я дал ей все, что может дать мужчина: любовь, доверие…
Он хлебнул алка с черносмородиновым соком.
— Да оставьте вы ее к черту, понимаете ли! — раздраженно чертыхнулся капитан. — Вы единственный человек, который может устроить веселую жизнь ему. Что могу сделать я, в моем-то положении, а? Даже если я утаю это письмо, даже если я его утаю, неужели вы думаете, что он не узнает? Неужели вы думаете, что он не натравит на меня своих головорезов? Он опасный человек!
— А что я могу сделать? — спросил Тристрам со слезами в голосе. (Этот последний стакан алка сильно способствовал созданию у него слезливого настроения.) — Он пользуется своим положением, вот что он делает. Он использует свое положение для того, чтобы предать своего собственного брата!
У Тристрама дрожали губы, слезы заливали контактные линзы. Неожиданно он с силой ударил кулаком по столу.
— Сука! — захрипел Тристрам, обнажая искусственные нижние зубы. — Ну подождите, я до нее доберусь, ну подождите!
— Да-да-да! С нею-то можно подождать, понимаете ли. Я же говорю вам, рассчитайтесь сначала с ним! Он переменил квартиру, теперь он живет в квартире номер две тысячи девяносто пять в «Уинтроп-мэншнз». Подловите его там, прикончите его, преподайте ему урок! Он живет один, понимаете ли.
— Убить его, вы говорите? — изумленно произнес Тристрам. — Убить?!
— Это когда-то называлось «crime passione!» — преступление, совершаемое из ревности. Рано или поздно ваша жена будет вынуждена сознаться во всем. Рассчитайтесь с ним, укокошьте его, понимаете ли!
В глазах Тристрама блеснуло недоверие.
— А могу ли я верить вам? — спросил он. — Я не хочу, чтобы меня использовали, я не хочу, чтобы меня заставляли делать чью-то чужую грязную работу, понимаете ли. (Слово— паразит перескочило на него.) Вы тут кое-что говорили о моей жене. Откуда я знаю, что это так, что это правда? У вас нет доказательств, вы же не предъявили никаких доказательств!