Возлюбленная Казановы (= Опальная графиня)
Шрифт:
Да, жива. Вот, уже стоит рядом со своим гнусным любовником; только появилась не снизу, где ее перехватили бы, а сверху: выбежала из дверей церкви. Сверкнули черные глаза, красивое, дикое лицо пылает от волнения, и, наверное, только Лиза рассмотрела злорадную усмешку, змейкой скользнувшую по пунцовым губам.
– Люди! – завопил Джудиче. – Рассудите! Я невиновен, люди! Посмотрите!
Он схватил Чекину за руку, выволок ее вперед.
– Посмотрите, вот Чекина, моя невеста. Она служила в богатом доме и стала жертвой похотливого синьора. Я убил его. Я защищал честь своей невесты, я защищал свою честь!
– Врешь,
Он защищал честь невесты. Он убил насильника. Он поступил, как настоящий мужчина, и не заслуживает никакого наказания, ибо восстановил справедливость.
Лиза затравленно озиралась, ей казалось, что люди прямо на глазах уподобились стаду, над которым щелкнул кнутом ловкий, умелый пастух…
Трех часовых, оставленных стеречь Джудиче, смело, как пушинок. Толпа закружила Лизу в своем водовороте, потом отхлынула, оставив ее на лестнице, где уже больше никого не было: ни Джудиче, ни Чекины.
Людское море мелкими ручейками выливалось в боковые улочки, площадь пустела; Лиза никак не могла поверить, что убийца ускользнул. Мелькнула надежда, что Джудиче скрылся в храме Святого Петра, и она ворвалась в холодный, надменный полумрак.
Ни одного человека не видно меж колонн, в боковых приделах. Лиза пробежала мимо главного алтаря, чувствуя, как от этой давящей тишины у нее звенит в ушах, и с тоскою понимая, что никого не найдет здесь.
Вдруг она услышала какой-то звук. Столь низкий, столь глухой и протяжный, что его скорее можно было не услышать, а почувствовать, приняв за наваждение. Она оглянулась и замерла.
Везде: направо, налево, прямо перед собою – всюду, куда бы ни обращала Лиза взор, она видела статуи с простертыми руками, рвущиеся к ней из своих ниш и с постаментов. Все они издавали один общий, неслышный и в то же время оглушительный мраморный крик.
Еще немного, статуи и впрямь сойдут вниз и наполнят храм страшной, причудливой толпою гигантов. И вся эта многоликая толпа изгоняет и проклинает ее!
Она здесь чужая. На ней клеймо иной страны, иной веры. Такой же могущественной и стойкой, как католичество, а значит, враждебной. Потому, позабыв о божественной справедливости, этот храм и его обитатели отринули ее; взяли под свою защиту злодея, убийцу только потому, что он одной с ними веры и одной крови.
Не помня себя, Лиза выскочила на паперть, а сзади нарастал шум шагов, звучал мраморный крик…
Она слетела с лестницы и кинулась бежать через опустевшую площадь.
Улочка перед пекарнею уже была пуста. Мертвый Фальконе так и лежал на мостовой. Синьор Дито с женой стояли на коленях поодаль, а рядом с Фальконе, в его крови, точно на одной с ним кровавой постели, простерлась Августа.
Она прижалась головою к его груди, и ее тонкие пальцы сплелись с похолодевшими пальцами Фальконе.
Лиза медленно закрыла глаза, не в силах двинуться с места, не в силах подойти, обнять, утешить Августу, заставить ее подняться. Вся тайна этой страстной, неистовой, глубоко скрытой любви сделалась ей очевидна. Но поздно, поздно! Они были пронзены одним ударом – Фальконе и любившее его сердце.
Синьора Дито, всхлипывая, тихонько молилась, ее горестный шепот сливался с шепотом Августы:
– Сокол мой, сокол…
– Да смилуется над ним Иисус…
14.
– Луидзина! – зазвенел в саду голос синьоры Дито, и Лиза, караулившая под дверью, тотчас выглянула:
– Это вы, синьора Агата? Пожалуйста, зайдите на минуточку. Я сейчас, сейчас.
И она придержала тяжелые створки, чтобы Агата со своей огромной корзиной для продуктов смогла пройти.
Дверь захлопнулась, и приторная улыбка слетела с лица синьоры Дито.
– Скорее, Луидзина, – прошептала она возбужденно, подставляя корзину.
У Лизы все уже было приготовлено. Миг – и под чистую белую холстинку, прикрывшую корзину Агаты, уложен тугой сверток.
– Что сегодня? – спросила синьора Дито, поправляя лоскут.
– У тебя нижние юбки, – ответила Лиза, подхватывая с пола вторую такую же корзину. – А у меня теплая накидка. Пошли, на сегодня хватит. Я приготовила еще башмаки, но лучше захватим их завтра.
– Уж лучше завтра, – согласилась Агата. – Они могут что-нибудь заподозрить, если корзины будут оттягивать нам руки.
– Хорошо, идем.
Несмотря на ранний час, какой-то оборванец уже слонялся вдоль улицы, а старик нищий сидел на паперти церкви Сант-Элиджио-дельи-Орефичи. Один из них бил баклуши, другой просил милостыню уже много дней подряд; оба так и обшаривали взорами всякого, кто входил на виллу Роза или выходил из нее.
Впрочем, входящих и выходящих можно было пересчитать по пальцам одной руки. Из обитателей виллы это была Луидзина, а навещали их только синьора Дито да изредка ее муж.
С некоторых пор Агата зачастила на виллу Роза. Со стороны это выглядело так, как если бы хозяйственная, опытная синьора взяла под свое покровительство соседей, внезапно оставшихся без прислуги; и поскольку все хлопоты упали на плечи Луидзины, то синьора Агата каждое утро выводила ее за покупками.
День начинался с посещения пекарни, где брали только что испеченный хлеб. Поскольку же всем было известно, что хозяин пекарни – дядюшка Агаты, то никого не удивляло, что она приходила к нему сама и приводила новых покупателей. В пекарне никто, кроме самого дядюшки Фроло, не знал, что племянница и ее подруга поднимаются каждое утро в каморку, где он вел свою бухгалтерию, не для того, чтобы выпить по стаканчику холодного лимонада или отведать горячих булочек, но чтобы спрятать в огромный сундук, стоявший в углу, все новые и новые вещи: платья, чулки, башмаки, накидки, платки, шляпы, белье – все, что нужно для женщины в долгом путешествии.
Потом Лиза и Агата шли на рынок и возвращались, нагруженные продуктами.
Все их предосторожности и хитрости необходимы были потому, что после убийства Фальконе с виллы Роза не сводили глаз какие-то подозрительные личности; и вели они себя столь нагло, что даже не считали нужным скрывать слежку.
Сколько раз Лиза просыпалась по ночам от того, что слышала скрип песка под чьей-то осторожною стопою! Однажды сквозь дрему она почувствовала опасность и, вскинувшись, увидела чье-то мутное, бледное лицо, прильнувшее к стеклу. Не закричала только потому, что онемела от страха. Однако у нее хватило смелости украдкой встать и, внезапно распахнув створку, ударить ею разбойника по голове. Тот мешком свалился в колючий розовый куст и, тихонько подвывая, бросился наутек. Больше в сад никто не заходил.