Возлюбленная
Шрифт:
– Какое же тогда?
– Обиженное. Одинокое и обиженное.
– Правда? – Поль Ди повернулся к Сэти.
– Вот не знаю, одинокое ли, – проворчала та. – Может, и обиженное, и даже очень сердитое, да только не понимаю, чего это ему быть таким уж одиноким, если оно нас ни на минуту не оставляет.
– Наверно, что-то получить от вас хочет? Сэти пожала плечами:
– Это ведь совсем крошка.
– Моя сестра, – сказала Денвер. – Она здесь умерла, в этом доме.
Поль Ди поскреб заросший
– Похоже на ту историю с невестой без головы, что потом вернулась и все бродила в лесочке за Милым Домом. Помнишь, Сэти?
– Разве можно забыть? Ужасно…
– Интересно, почему все вы, кто сбежал из этого Милого Дома, никак не перестанете говорить о нем? Если он такой милый, может стоило там остаться?
– Ты с кем это так разговариваешь, девчонка? Поль Ди рассмеялся:
– Все верно, верно! Она права, Сэти. Не был он для нас ни милым, ни тем более домом. – Он покачал головой.
– Зато там мы были все вместе! – сказала Сэти. – Вместе. И от этого никуда не уйти, хотим мы того или нет. – Она зябко передернула плечами и погладила их, словно возвращая им покой. – Денвер, – обратилась она к дочери, – разожги-ка плиту. Нельзя же так старый друг пришел к нам в гости, а мы его даже и не угостили ничем.
– Не стоит беспокоиться из-за меня, – сказал Поль Ди.
– Никакого беспокойства – обычная еда, вот только булочки испеку. А остальное я захватила из ресторана. Уж если топчешься у плиты от зари до зари, то обед-то по крайней мере домой принести можно? Ты против щуки ничего не имеешь?
– Если она ничего не имеет против меня, – улыбнулся Поль Ди.
Ну вот, опять начинается, подумала Денвер. Повернувшись к ним спиной, она заталкивала в печку растопку. Напихала слишком много и чуть не потушила занявшийся огонь.
– А почему бы вам заодно и не переночевать у нас, мистер Гарнер? Тогда вы с мамой могли бы всю ночь напролет проговорить о Милом Доме.
Сэти сделала два быстрых шага в сторону плиты, но не успела она схватить Денвер за шиворот, как девушка вдруг опустила голову и расплакалась.
– Да что с тобой такое? Никогда не видела, чтобы ты так себя вела!
– Да ладно, – сказал Поль Ди. – Я ведь ей совсем чужой.
– Тем более. Разве можно так вести себя с чужим человеком? В чем дело, детка? Может, случилось что?
Но Денвер уже рыдала так, что не могла вымолвить ни слова. Она не пролила за девять лет ни слезинки, но теперь слезы лились рекой и промочили насквозь платье на ее уже вполне заметной груди.
– Я больше не могу! Не могу!
– Что – не можешь? Чего это ты не можешь?
– Не могу жить здесь. Я не знаю, куда мне пойти и что нужно сделать, но здесь жить я больше не могу. Никто с нами не разговаривает. Никто к нам не заходит. Парням
– Милая моя девочка…
– Что это она говорит насчет того, что «никто с вами не разговаривает»? – спросил Поль Ди.
– Это все из-за дома. Люди не…
– Нет, не из-за дома! Это из-за нас! Из-за тебя!
– Денвер!
– Не надо, Сэти. Конечно, молодой девушке тяжело жить в доме, где обитают духи. Всякому было бы нелегко.
– Куда легче, чем многое другое.
– Слушай, Сэти, вот я, взрослый мужчина, все на свете видел и испытал, но я уверен, что с духами жить никому не по силам. А может, вам лучше уехать отсюда? Кому он принадлежит, этот дом?
Сэти метнула на Поля Ди ледяной взгляд поверх плеча Денвер.
– А тебе не все равно?
– Они что ж, не позволят вам выехать?
– Нет.
– Сэти!
– Нет. И слышать не желаю. Никаких переездов! Никаких отъездов! Все и так хорошо.
– Говоришь, что все хорошо, когда твоя дочка с ума сходит?
Что-то в доме насторожилось, затихло тревожно, и в наступившей напряженной тишине Сэти отчетливо проговорила:
– У меня на спине дерево, в доме моем привидение, и между мной и им – только моя дочь, которую я сейчас в объятиях держу. Я никуда больше не побегу – ни от кого. Я уже одно бегство совершила и расплатилась за него сполна, но вот что я скажу тебе, Поль Ди: слишком дорогой была та цена! Слышишь? Слишком дорогой. А теперь, если хочешь, садись вместе с нами за стол или уходи и оставь нас в покое.
Поль Ди, не отвечая, порылся в кармане, вытащил свой кисет и принялся сосредоточенно распутывать тесемки, а Сэти тем временем отвела Денвер в гостиную, соседнюю с той большой комнатой, где он сидел. Бумаги для курева у него все равно не было, однако он продолжал возиться с кисетом, прислушиваясь через открытую дверь к тому, как Сэти успокаивает дочь. Когда она вернулась, то, не глядя на него, прошла прямо к маленькому столику возле плиты и повернулась к нему спиной. Теперь он мог сколько угодно, не отвлекаясь, разглядывать ее замечательные волосы.
– Что это еще за дерево у тебя на спине?
– Уф! – Сэти поставила на стол тяжелую миску и снова нагнулась – за мукой.
– Я спрашиваю, что это за дерево у тебя на спине? У тебя что, на спине что-нибудь выросло? Я ничего такого не вижу.
– И все равно оно там.
– Да кто тебе такое сказал?
– Одна белая девушка. Так она это назвала. Сама-то я его никогда не видела и не увижу. Но она так сказала: похоже, мол, на деревце. На вишневое деревце. Ствол, ветки и даже листочки. Маленькие вишневые листочки. Только было это восемнадцать лет назад. Теперь-то уж небось и вишни поспели, откуда мне знать.