Возмездие
Шрифт:
— Вы когда-нибудь раньше это делали? — спросил он.
— Нет, — ответила Леони.
— Вам мама сказала, что надо делать?
— Нет. Она сказала, я и так знаю.
Хауэлл робко пошевелился: всего несколько мгновений назад это причинило бы ему адскую боль. Теперь же ничего не произошло.
— Не двигайтесь, — сказала Леони. — Еще рано. Давайте-ка я пока вас расшевелю.
Она провела пальцами по его спине, как бы прощупывая дорогу и пытаясь вытянуть позвоночник. Потом положила одну ладонь на основание черепа Хауэлла, а другую — на поясницу и принялась делать растягивающие движения. После этого помассировала ему
— Больше я вам сейчас ничем помочь не в состоянии, — проговорила Леони. Хауэллу показалось, что она слегка запыхалась. — Полежите спокойно несколько минут, отдохните. Потом оденьтесь и спускайтесь вниз. А я пойду проведаю маму.
Она вышла из комнаты.
Хауэлл лежал, пытаясь осознать, что же произошло, но смысл случившегося ускользал от него. В конце концов, поняв, что девушка не вернется, он встал и оделся. И только спустившись до середины лестницы, он сообразил, что впервые за несколько дней не чувствует боли, впервые движения его не скованы! Спина немного ныла, словно после какой-нибудь подвижной игры, но боли не было. Хауэлл двигался легко и свободно. Когда он спустился с последней ступеньки, из спальни матери выглянула Леони. Они вместе вышли на крыльцо.
— Мне бы хотелось поблагодарить ее, — сказал Хауэлл.
— Она заснула. В другой раз повидаетесь.
— Если бы вы знали, как я вам благодарен! Мне совсем не больно. Я могу опять отбивать чечетку.
Леони рассмеялась.
— Я рада это слышать. Мама сказала, мне придется повторить сеанс, чтобы закрепить результат.
— Принимается без возражений! Я приду, когда вы скажете, или… — Хауэлл замялся. — Может быть, вы зайдете ко мне?
— Хорошо, — согласилась Леони.
— Завтра вечером? — Хауэлл уже думал о том, что бы сказать Скотти. Наверное, про работу. Надо сказать, что он может работать только по вечерам.
— Нет, я приду только днем, когда смогу отлучиться из дому. — Леони опять рассмеялась. — Тем более, что вечером вы все равно заняты.
— Я могу освободиться.
— Нет, только днем.
— Ладно, договорились.
По дороге домой Хауэлл размышлял о семействе Келли. Интересно, почему они такие? Однако затем отогнал от себя беспокойные мысли. Дело прошлое. Старик Патрик умер, а с Леони все в порядке. Она очень соблазнительная… Хауэллу вдруг вспомнилась Элизабет, но он поспешил про нее забыть.
Глава 12
Хауэлл накрывал на стол, когда появилась Скотти. Она вошла в комнату и застыла, как вкопанная.
— Ах, ты, сукин сын! — вскричала Скотти. — Ты все это время симулировал?!
— Нет, нет! Я…
Она подошла к Хауэллу.
— Ты просто хотел, чтобы я нянчилась с тобой и растирала тебе спинку, да?
— Нет, послушай! Меня вылечили! Честное слово, я выздоровел!
Скотти удивленно уставилась на Хауэлла.
— Ты что, действительно
— Правда.
Хауэлл не счел нужным сообщать Скотти, что его лечила не мать, а дочь.
— И помогло? Неужели помогло?
Хауэлл поставил на стол тарелки и, наклонившись, дотронулся до носков ботинок.
— Вот это да! Я сейчас умру!
— Может быть, но сначала поешь моих знаменитых спагетти.
— Чем это они знамениты? Тем, что в них птомаин? [1]
Хауэлл ударил себя в грудь.
— Вы меня обижаете, мадам. И до конца вечера вам придется принести свои извинения.
1
Трупный яд.
Через полтора часа Скотти осушила последний бокал вина и поставила его на стол.
— Прошу прощения, — покаянно произнесла она.
— То-то же.
— Птомаин тут ни при чем, это самое обычное несварение желудка.
— От моих спагетти обычного несварения не бывает. Оно возникает от всего, чем питаются репортеры, которые возможно едят грязными ложками. Это расстройство желудка имени Пулитцера.
— Раз уж ты об этом заговорил, то расскажи мне, как человек получает Пулитцеровскую премию?
— Тебе дают тысячу долларов, и ты становишься ходячей легендой.
— Нет, мне интересно, как именно это происходит. Как человеку сообщают, что ему присудили премию?
Хауэлл откинулся на спинку стула и отпил глоток вина.
— Мне кажется, обычно люди узнают об этом заранее, — сказал он. — Мне, например, позвонил мой редактор из «Таймс» и попросил приехать в Нью-Йорк. А зачем — не объяснил. Но в тот же день, к вечеру, агентство «Ассошиэйтед Пресс» передало последние новости. Пять звонков — и телетайп заработал. «Совет попечителей университета Коламбия объявил сегодня имена лауреатов премии Пулитцера по журналистике». Они не стали держать меня в напряжении. «Пулитцеровская премия по американской журналистике присуждена Джону Хауэллу из „Нью-Йорк Таймс“». Вслед за мной назвали и остальных лауреатов. В кабинете главного редактора был устроен импровизированный банкет, а потом он взял несколько сотрудников в ресторан «21», и там был самый шикарный ужин в моей жизни.
— Здорово! — тихо сказала Скотти. — Вот бы и мне так…
— Не торопи события, детка. Кто знает, что его ждет впереди?
— А ты скучаешь по работе в «Таймс»? — спросила Скотти. — Тебе хотелось бы туда вернуться?
— Иногда, — признался Хауэлл. Господи, как же он на самом деле скучал по «Таймс»! — Но вряд ли я туда вернусь. Говорят, этой газете можно изменить только раз — так сказать, ради новой любви — дважды такой номер не проходит. Я, правда, ушел оттуда всего один раз, но не думаю, что им это понравилось.
На самом деле он постарался сгладить острые углы. Ведь в «Таймсе» ему предложили лучшую работу, какую только можно себе представить, а он ею пренебрег. Конечно, им не понравилось такое отношение!
— Послушай, — продолжала расспрашивать Скотти, — неужели спина у тебя действительно не болит?
— Клянусь!
— Значит, ты можешь спать с женщинами и… все такое прочее?
— Значит, так.
— Тогда не болтай языком, а докажи, что можешь! — воскликнула она, резко отодвигаясь от стола.