Возмездие
Шрифт:
В хлопотах о спасении сына Андрей Платонович совершенно забыл о судьбе своей рукописи, отданной в редакцию «Красной нови». Прочитав её, писатель Вс. Иванов пришёл в восторг: «Будем печатать!»
Однако редактор журнала махровый троцкист Ф. Раскольников держался иного мнения. Он послал рукопись на Лубянку, сопроводив её запиской: «Примите меры».
В таких случаях «тётку» дважды просить не приходилось.
В ночь на Новый год в «пенал» на Тверском неожиданно ввалились гости: вроде бы на огонёк заглянули некие А. Новиков и Н. Кауричев. Хозяева не знали, что Новиков
— За смерть Сталина!
Бедные хозяева помертвели. Этого им только не хватало! Андрей Платонович швырнул рюмку и выгнал провокаторов взашей.
Через несколько дней Платонова вызвали на Лубянку. Разговаривал с ним младший лейтенант М. Кутырев. Он уже знал о новогоднем происшествии. Но Платонова изумило, что на столе следователя лежала его рукопись, которую он относил в «Красную новь».
Одно к одному!
Младший лейтенант разговаривал вежливо и отпустил писателя домой, вручив ему рукопись. Уходил Андрей Платонович с тяжёлым сердцем. Он понимал, что постоянное внимание «тётки» добром не кончится…
Неожиданно в судьбу писателя, как и всей страны, ворвалась война с фашизмом. Платонов стал специальным корреспондентом газеты «Красная звезда». Он получил чин капитана (одна «шпала» в петлицах), военную форму и пистолет. Гимнастёрка сидела на нём мешковато. Он был глубоко штатский человек.
Война советского народа с озверелым врагом увлекла писателя целиком. В газете постоянно печатались фронтовые очерки Платонова. Впервые за много лет он подписывал их своим настоящим именем, а не скрывался под псевдонимом. Даже взыскательные братья-писатели отмечали «Оборону Семидворья», «Броню», «Одухотворённых людей», «Рассказ о мёртвом старике», «Трёх солдат».
Из Москвы, с Тверского, на фронт приходили скудные письма. У Платонова болело сердце: он беспокоился за сына. Лубянское сидение обернулось для парня тяжёлым лёгочным заболеванием. Мария Александровна старалась не расстраивать мужа, однако Андрей Платонович по множеству примет догадывался, что с сыном плохо.
О смерти сына фронтовому корреспонденту сообщили через редакцию газеты. Он прилетел на похороны и на следующий день снова улетел. Плечи немолодого капитана согнулись под тяжестью обязанностей отца, мужа и солдата.
Мария Александровна осталась в Москве одна.
Потеря единственного сына вконец состарила писателя. Всю боль израненной души Андрей Платонович изливал в дневнике. Эти небольшие записи — настоящие шедевры, рождённые любовью к людям.
«Драма великой и простой жизни: в бедной квартире вокруг пустого деревянного стола ходит ребёнок лет двух-трёх и плачет — он тоскует об отце, а отец его лежит в земле, на войне, в траншее под огнём, и слёзы тоски стоят у него в глазах. Он скребёт землю ногтями от горя по сыну, который далеко от него, который плачет по нём в серый день, в 10 ч. утра, босой, полуголодный, брошенный».
Какое глубинное чутье к неизлечимой боли жизни, к её мучительной правде!
Великая победа ничего не изменила в судьбе недавнего фронтовика.
Мария Александровна решила приодеть мужа. Она поехала к писателю П. Павленко и не слишком дорого купила два костюма, привезённых из Германии. Особенно нарядным выглядел Платонов в коричневом костюме. Он стал надевать его по праздникам.
Константин Симонов, тоже фронтовой корреспондент, стал редактором «Нового мира». Он с удовольствием напечатал рассказ Платонова «Возвращение». И тут же поплатился: «Литературная газета» немедленно поместила разгромную статью под заголовком «Клеветнический рассказ Платонова».
Ненависть литературной мрази носила характер онкологического заболевания: не отстанут, пока не забьют насмерть.
Последний акт платоновской трагедии игрался в подлинно сатанинских декорациях.
Будучи больным уже неизлечимо, Андрей Платонович изливал боль своей души на станицы дневника.
«Всю войну я провёл на фронте, в землянках. Я увидел теперь по-другому свой народ. Русский народ многострадальный, такой, который цензура у меня всегда вымарывает, вычёркивает и не даёт говорить о русском народе. Сейчас мне трудно… Я устал за войну. Меня уже кроют и будут крыть всё, что бы я ни написал. Сейчас я пишу большую повесть „Иван — трудолюбивый“: там будет всё — и война, и политика. А главное, я как поэму описываю труд человека, и что может от этого произойти, когда труд поётся, как песня, как любовь. Хочу написать эту повесть, а потом умереть. Конечно, так как я писатель, то писать я буду до последнего вздоха и при любых условиях, на кочке, на чердаке — где хотите…»
Что за подозрительный мотив насчёт кочки или чердака для писательской работы? Уж не «тёткины» ли поползновения? Время наступило аховое, в писательском «колхозе» патриоты искоренялись наподобие кулачества. Спасать обречённых Сталин уже не мог, ибо попал в такую плотную блокаду, что не имел возможности спасти себя самого.
С Платоновым «тётка» поступила с предельной низостью: в украденную рукопись лубянские спецы вписали несколько крамольных фраз, достаточных для самого страшного обвинения. Ордер на писателя получил начальственную визу, и на Тверской бульвар отправились две чёрные автомашины. Однако «архангелов» с Лубянки опередила сама Смерть, — она поспешила на Тверской и спасла Платонова от последнего унижения и горчайших мук.
Когда мерзавцы, громко топоча сапогами, ввалились в «пенал», измученный жизнью писатель умирал. Ночные гости растерялись. Ситуация, согласитесь, нестандартная. Старший группы побежал звонить, скоро вернулся и молча, энергичными жестами, приказал своим убираться.
Похороны были скудными, с небольшим количеством провожающих.
Андрей Платонович лежал в гробу в коричневом костюме, успокоившийся и даже, кажется, помолодевший. Никогда прежде он не выглядел таким нарядным и красивым.