Возмездие
Шрифт:
Однако если до сих пор Альбино по большей части был уверен в том, что кару негодяев вершит меч Господа, сегодняшние странные слова Баркальи изменили это мнение. Монах подумал, что Филиппо подлинно поразили признания Линцано о явлении ему дьявола. Но насколько можно было верить этому признанию Линцано? Был ли дьявол-то? Слова же монсеньора епископа Гаэтано о дьяволе, при всей неприязни к нему Альбино, были верны и каноничны. И его преосвященство очень чётко сформулировал все возможные варианты: «если дьявол бьёт, он редко делает это своим лошадиным копытом, чаще — своей человечьей ногой, но может лягнуть
Но епископ прав в том, что дьявол «не есть», а раз так, само отсутствие следов говорило именно о присутствии нечистого.
Глава ХIII. Стези Рока
Альбино, после того, как был отпущен мессиром Арминелли, направился к палаццо Пикколомини и застал мессира Тонди покидавшим библиотеку вместе с неизменным Бариле. Он сообщил архивариусу последние новости, и тот в ответ безмятежно кивнул.
— Хорошо, что мы успели убраться оттуда, — спокойно сказал мессир Камилло, — я сегодня нигде не гулял, похоже, куда ни выйди — напорешься на труп. Это не радует: нам с Бочонком обязательно нужно прогуливаться перед сном.
— А вы верите рассказу мессира Баркальи о дьяволе?
На высоком челе мессира Тонди, усугублённом к тому же лысиной, не отразилось ровным счётом ничего.
— Епископ прав, — идиллически отозвался он, — либо это был дьявол, либо — бред больного воображения несчастного мессира Линцано. Мессир Никколо не был человеком праведным, смерти его друзей наверняка поразили его нездоровое воображение, возможно, он ощутил некое раскаяние и укоры совести, а, возможно, просто был до смерти перепуган. Дьявол часто мерещится грешным людям, насмехаясь, укоряя их в грехах и угрожая адом. Но, если вдуматься, сегодня это уже не имеет никакого значения, его преосвященство-то прав.
Кот Бариле звонко мяукнул на руках архивариуса, точно подтверждая эту мысль.
Альбино вздохнул и направился домой.
— …Свеча моя, твой пламень быстротечный — Подспорье мне, дабы мой ум постиг Те знания, что из груды мудрых книг Дано извлечь пытливости извечной. Фитиль чадящий — образ жизни бренной, — Во тьме потух, но мне, сквозь смертный мрак, Звезда Господня, вечной жизни знак, Сияет в небесах красой нетленной….Франческо Фантони, положив ноги на стол и глядя на пламя почти истаявшей свечи, напевал по возвращении Альбино эту незамысловатую песенку. Он ни о чём не спросил монаха, однако благожелательно выслушал его рассказ о расследовании гибели мессира Линцано и с особым интересом отнёсся к известию о следах дьявола в этом деле, полученных от Филиппо Баркальи.
— Стало быть, ничего не нашли и не найдут, — подытожил он рассказ Альбино. — Где появляется враг рода человеческого, иных мерзавцев искать глупо. Мне жаль, мессир Кьяндарони, что наши с вами догадки о стезях божественной кары оказались ложными и речь всего-навсего о шутках
Альбино с укором глянул на пересмешника.
— Всё шутите?
Фантони изумлённо вытаращил глаза.
— И не думал даже, — он почесал за ухом, зевнул и спросил, — так вам показалось, что мессир Марескотти перепуган?
— Да, — твёрдо ответил Альбино, ибо был уверен в этом. — Он перепуган до смерти.
— Кто бы мог подумать? — изумился Фантони и снова взял гитару, несколько минут перебирал струны, потом, после недолгого раздумья, заявил, — нет, я, пока не увижу хвост дьявола, буду считать это Божьи промыслом, это величественнее, — и затянул:
— Настанут времена: во храме услышишь кубков звон, и не поймёшь ты — в кабаке или притоне пьяном, и блуд узришь распутных рож, и брата брат предаст из-за дуката, и будет покрывать убийцу власть, святых одежд коснётся грязь разврата, и скверны нам дадут упиться всласть. Но жив Господь, и Он непоругаем: постигнет хлад и голод моровой мерзавцев этих злобных волчью стаю, — ты их в смятении увидишь пред собой…Гаер распевал гневные инвективы с какой-то игривой, кошачьей улыбкой, — на мотив ночной серенады.
Альбино молча выслушал, вздохнул и пошёл спать. Однако, отчитав вечерние молитвы, он снова погрузился в размышления. Он понял, что стал жертвой собственной ошибки. Тонди и Фантони не были равнодушны к добру и злу, но им подлинно не было дела до гибели этих людей, они смотрели на них глазами сторонних наблюдателей и если и злорадствовали, то не больше досужих городских кумушек. Для них просто не имело значения, отчего и как погибают эти люди, для него же это было самым важным.
Но его озабоченность никому из сиенцев не указ.
На следующий день в книгохранилище появились довольно оживлённые Пандольфо Петруччи и Антонио да Венафро, затребовавшие у мессира Элиджео летопись о битве при Монтаперти. Они говорили, не понижая голоса, и Альбино услышал, как оба обсуждали предстоящие через три месяца большие торжества, посвящённые двести сорок пятой годовщине этой знаменитой битвы, в которой флорентинские гвельфы потерпели сокрушительное поражение от гибеллинов Сиены. Глава города любил помпезные торжества и никогда не упускал случая появиться на публике при открытии нового памятника или церкви.
Альбино заметил, что вид Петруччи изменился: он точно стал выше ростом, глаза его блестели, двигался он легко и улыбался. Антонио да Венафро тоже был оживлён куда более обычного. И знал — отчего. Арминелли ещё утром шёпотом проронил, что из Рима пришли прекрасные новости. Неужели это правда, Господи? Папа приказал арестовать Чезаре Борджа. Известие было достоверным, за точность его ручались люди весьма значительные, и именно оно породило нескрываемую радость Петруччи и оживление да Венафро.