Возмездие
Шрифт:
«Ишь ты, заелозил, как уж на сковородке», — про себя усмехнулся Турецкий.
— У него были враги? Недоброжелатели?
— Я таких не знаю, — пожал плечами Золотарев. — Но, наверное, были. Раз уж его застрелили.
Вечером Турецкий встретился с Грязновым в своем кабинете на Большой Дмитровке. Вячеслав появился там, когда Александр читал протокол последнего допроса Олега
— О, какие люди! И без охраны! — обрадовался Турецкий.
— Привет! Есть новости с фронтов? Говорят, нашли орудие убийства, так сказать? Колобова моего изранили? Однако!
— А-а-а, ерунда все какая-то, Слава. Пустые хлопоты. Пистолет нашли, это верно. Вернее, старуха сама его и предъявила в полный рост. Но лучше бы мы его не находили, ей-богу! Что теперь с ним делать? И не выбросишь, и к делу не пришьешь...
— Почему не пришьешь? Очень даже можно пришить! Патроны девять миллиметров! И гильзы соответствуют найденным на месте...
— Да это-то все я понимаю, Слава! Патроны вполне могли быть выпущены и из этого браунинга, эксперты работают. А Мостовой такие показания дал, что хоть сейчас следствие заканчивай и дело в суд передавай. На, почитай! Он, оказывается, его и в руки брал, и стрелять в лес по воробьям ходил... Дурдом какой-то.
Грязнов пробежал глазами листки бумаги.
— Ха! Не слабо! Какие боевые старушки у нас водятся! Внуков стрелять учат... Оно, конечно, правильно: ученье — свет.
— Вот и будет внучеку белый свет в копеечку, — неожиданно для себя выдал двустишие Турецкий.
— Браво, — оценил Грязнов. — А это что?
— Что?
— Что за грязные намеки в сторону депутата? — он ткнул в листок. — Про «голубизну»?
— А-а-а, — отмахнулся Турецкий. — Это он в камере глупостей всяких наслушался. Какая «голубизна»? Тот женат, воспитывал сына.
— Сын не от него, — тут же вставил Грязнов.
— Ну и что? И потом, помнишь, женский волос в квартире? Черный. Женщина там была! Жена-блондинка в отпуске, а дома — любовница-брюнетка. Какая «голубизна»?
— Это ты, Санечка, по себе судишь? — съехидничал Грязнов.
— Не могу понять, кто этого типа грохнул?! Ну не мальчишка же... — не среагировал
— А я так понимаю, что ты именно его и подозреваешь?
— Колобов сообщил? Да это я... от безрыбья. Костя дергает. Его самого тоже дергают: мол, отпустите мальчика под подписку. Я думал, Мостовой хоть что-нибудь дельное вспомнит, а, кроме запаха духов — ничего.
— Может, его любовница грохнула? На почве ревности?
— Кстати, как там вдова? Под наблюдением?
— Да, и не напрасным! У нашей вдовицы есть, оказывается, сердечный друг. Он разведенный. Род занятий — писака-графоман. Пишет все подряд, как чукча. Тексты для календарей, рассказики про жизнь в дамский журнал, еще чего-то. Не богат, помоложе ее и довольно красив. Вдовица наша бывает у него вечерами. Часа по три-четыре. Но ночует всегда дома.
— На Таврической?
— Нет, они с сыном живут сейчас у ее родителей. Квартира на Таврической выставлена на продажу. Кроме того, «наружка» показывает, что вдова водит сына в некий центр психологической помощи подросткам.
— Что, так переживает смерть отчима?
— Да он ему не отчим, а отец. Новгородский же усыновил мальчика.
— Ну, помню, помню. И что, так переживает?
— Не знаю. Врачебная тайна. Дохтур ничего не говорит.
— «Дохтур, я умру?» — «А как же!» — невесело пошутил Саша.
— А что там революционная бабуля под дверью подслушала? Какие-такие ужасные угрозы расточал убитый?
— Кого-то хотел ликвидировать. Все — пустые разговоры, ничего не доказать.
— Ладно, что-то ты совсем загрустил?
— Короче, нужно просто все начать сначала. Еще раз допросить консьержку. Если в квартире Новгородского была женщина, не в окно же она залетела.
— Она могла залететь в любой день отсутствия жены.
— Тем не менее, Слава, тем не менее. Повторение — мать учения. Вон, Мостового сразу не допросили — сколько времени потеряли?
— Конечно, Санечка, можно еще раз допросить.
— Все же копать нужно личную жизнь покойничка.
— Будем копать! — с готовностью откликнулся Грязнов.