Возьми меня с собою в ад
Шрифт:
Настя вернулась в мастерскую. Я утёрла выступившие на глаза крупные слёзы и побрела к дому.
Вернувшись, я уже не стала прятаться в комнате, а напротив, сама нашла маму. Она сидела в спальне, давала лекарство лежащей в кровати бабушке. Несмотря на плохое самочувствие, бабушка продолжала оскорблять Настю самыми последними словами. Наверное, она этим занималась всё время с момента, как её увидела.
––Мам, можно тебя на минуту?
Мама обернулась и бросила на меня короткий недовольный взгляд.
––Явилась! Как погуляла?
––Замёрзла.
––Я не буду ругать тебя при бабушке, чтобы не мотать
––Хорошо. Так выйдем на минуту?
––Ой, ну чего тебе надо?
Мы вышли из комнаты, мама прикрыла дверь.
––Что?
––Скажи, а за что Настю посадили?
––Ты же знаешь – она убийца. Бессердечная убийца.
––За что она убила своего дядю?
Мама удивилась и плотнее закрыла дверь, чтобы бабушка нас не услышала.
––Откуда ты знаешь, кого она убила? Я не говорила.
––Настя сказала. За что?
––За триста пятьдесят тысяч.
––То есть? Как?
––Гриша, мой брат, в тот день взял кредит. Спустя несколько часов после того, как он приехал из банка, к нему домой нагрянула Настя, зарубила его топором и забрала деньги. Жизнь своего дяди она оценила в триста пятьдесят тысяч. Хотя, она бы и за сто убила.
Я не знала, что сказать: сколько всего я себе напридумывала, но такое мне и в голову не могло прийти. Я не могла в это поверить.
––Не может быть! Она не могла так поступить!
––Ты её совсем не знаешь, Маш. Уж не знаю, какой там образ ты создала в своей голове, но твоя сестра бессердечная, бездушная сволочь, способная на всё ради своей выгоды. От неё не просто так отреклась семья.
––а она сама призналась в преступлении?
––Нет, следствие установило.
––Может, полиция ошиблась?
––Нет. У обвинения было очень много неоспоримых доказательств. И деньги у неё нашли. Это дело гремело по новостям и в газетах, следствие длилось больше года – полиция очень серьёзно отнеслась к этому преступлению, ошибки быть не может. Настя прекрасно понимала, что отвертеться не получится, но из принципа не признавала вины, а когда после приговора журналист спросил, раскаивается ли она, Настя ответила отрицательно. Помимо улик, в том деле была свидетельница – её подруга. Она всё и рассказала. Теперь понимаешь, почему я боялась пускать её в дом? Она ведёт себя смирно только потому, что понимает, что если нападёт на нас – тут же отправится за решётку. Но гнилую натуру не изменить. Так что держись от неё подальше – твоя сестрёнка способна на всё. Не представляю, как родила такое исчадье ада. Она ещё была подростком, когда я поняла, что ничего путного из неё не выйдет. Но что она вырастет таким монстром – я и представить не могла. Знала бы наперёд – сделала аборт без малейших колебаний. Рожать такое было нельзя.
Мама вернулась в комнату, оставив меня в полнейшей растерянности. Образ сестры, который я создала в своей голове, никак не вязался с рассказом матери. Настя казалась мне сильной, храброй, принципиальной, гордой, но в то же время способной на благородные поступки. А теперь моему восприятию предлагали корыстную, не гнушающуюся даже убийством, бесчеловечную преступницу, не имеющую право на прощение. Так к кому же я всё-таки привязалась?
Я вся извелась, пока дождалась возвращения Насти. Она не зашла домой, сразу направилась в старый гараж.
Наконец, мама и Валера проводили бабушку и легли спать. Я тихо вышла из дома и заглянула в гараж. Настя сидела в машине, закутавшись в куртку, и растирала покрасневшие от холода руки. Я села на пассажирское сидение.
––Бабушка уже ушла, можешь возвращаться домой. – Сказала я.
Настя рассержено посмотрела на меня: она явно смутилась.
––Я не из-за неё здесь. Нужно закончить с машиной.
Я окинула взглядом гараж: инструменты лежали нетронутые, там же, где я их сложила.
––Расскажи мне о дяде. – Попросила я.
––Что именно?
––Как и за что он умер.
––Нет.
––Почему?
––Я уже объясняла: тебе незачем это знать, и я не хочу об этом говорить.
––Тогда давай поговорим о том, на что человек готов ради денег.
Настя помолчала, немного напрягшись.
––Бабуля уже проинформировала?
––Нет, мама. Я не до конца ей верю.
––Верь во что хочешь, Маш, мне плевать.
––У дяди действительно были триста пятьдесят тысяч?
Сестра перевела на меня безразличный, усталый взгляд.
––Триста сорок семь.
Внутри меня что-то оборвалось: надежда, что Настя оспорит мать, растаяла.
––И ты их украла?
––Нет. Я сначала зарубила его, а уже потом прихватила деньги. У трупа украсть нельзя.
––Неужели это правда? Я так надеялась, что мама солгала!
––Она вообще редко врёт, так что можешь ей верить.
––Как ты могла?
––Это было непросто. Топор тяжёлый, да и череп твёрдый.
––Какая же ты сука, Настя!
––Знаю. Я тебя предупреждала. Это ты с какого-то лешего решила, что я благородная дева-воин. А я себя не приукрашивала. Вини в своём разочаровании собственную слишком бурную фантазию.
––И на что хотела потратить деньги, добытые тяжким трудом?
––На что хотела, на то не получилось.
––Нас тоже зарубишь? Деньги хранятся в банке, увы, но если продашь мои и мамины украшения – сможешь купить несколько ящиков бухла.
––Не прибедняйся – ваши украшения стоят куда больше. На целую фуру хватит.
––Теперь я понимаю маму и бабушку. Мне мерзко от того, что мы одной крови.
Я быстро вернулась в свою комнату. Как только закрыла дверь, из глаз полились слёзы. Настя попала в точку, меня действительно постигло ужасное разочарование. Я довольно быстро смогла перестать плакать, но заснуть не удавалось. То и дело я приподнималась на кровати и через окно смотрела на качающийся над воротами гаража, фонарь. Эта ночь выдалась особенно холодной, вполне сошла бы за январскую. Я мёрзла в нагретой комнате, под толстым одеялом. Не представляю, как Настя, должно быть, закоченела. Зарождающуюся жалость я сразу же душила картинками, в которых сестра врывается в дом ни в чём неповинного человека, своего родного дяди, и обрушивается на него градом ударов топора. Он кричит, хрипит, а она продолжает ожесточённо вдалбливать острие в его голову, не обращая внимания на брызги крови, обагряющие пол, стены и её саму. После долгой борьбы с эмоциями, справедливость всё же одержала победу, и появляющееся острое чувство жалости к сестре исчезло.