Вознесение

Дженсен Лиз

— Вдобавок она якобы улавливает что-то там в крови людей. В крови, в воде, в камне.

— Между ними гораздо больше общего, чем вы думаете, — замечает Фрейзер Мелвиль, стягивает с шеи галстук и сует его в карман. Приносят папады, и он с пылом набрасывается на еду. — Почему бы вам не записать ее россказни? А еще лучше — попросите ее.

— Мне и просить не надо. У нее целые тетради рисунков. Но я не углублялась в расспросы. С фантазиями больных лучше не спорить и не соглашаться.

— Это у вас предписание такое? — Похоже, эта мысль его развеселила. — У вас в Оксмите есть руководство о фантазиях?

— Ну,

в общем-то, да. И не только в Оксмите.

— А что, если это не фантазии?

— И завтра на нас нападут марсиане? А в Стамбуле и вправду будет гигантское землетрясение, которое сровняет его с землей?

Рука физика застывает на полпути ко рту.

— Такой риск всегда есть. Город стоит на линии разлома. Факт всем известный.

— Ну да, а на следующей неделе в Рио-де-Жанейро поднимется гигантский ураган. Двадцать девятого? Она ведь и подробности выдает. И все это так или иначе сводится к Армагеддону.

— Паранормальная катастрофология. — Официант приносит меню. Фрейзер Мелвиль достает очки. Значит, не сорок, думаю я. С хвостиком. — Есть такая новомодная паука, из-за которой специалисты вроде меня рискуют остаться не у дел. В Штатах, в Вермонте, был один тип, по прозвищу Метеооракул. Некто Льюис Рубин, теперь уже покойный. Так вот, он наблюдал за облаками и предсказывал дни, на которые придутся погодные странности. Редко когда ошибался.

— Значит, есть вероятность, что она права? Насчет урагана, например? Что она улавливает некие предвестья, недоступные простым смертным? Потому что сама она заявила бы именно это.

— Сомневаюсь. Сезон ураганов еще не кончился, и они с каждым годом становятся все сильнее из-за роста температуры воздуха. Опять-таки, суперураганы — явления сложные. Глобальное потепление привело к тому, что теперь случаются странные, невиданные ранее вещи. В этом-то и главная сложность компьютерного моделирования: приходится полагаться на параметры, полученные в прошлом. А вот Рио… Очень и очень маловероятно, я бы сказал. Ураганы в основном обрушиваются на север, а мы говорим о Южной Атлантике, на которую подобной силы ураган впервые налетел в 2002-м и оказался полной неожиданностью для всех. Хотя, возможно, то была лишь первая ласточка.

— Ну и какова же вероятность того, что она права?

Тут его глаза меняют форму. Такое ощущение, что в них вот-вот замелькают цифры.

— Навскидку? Тысяча к одному. Готов поспорить на следующий ужин с вами, — добавляет он, лукаво улыбаясь, потом откусывает большой кусок лепешки и громко хрустит.

Невольно улыбаюсь тоже. Похоже, и от этого я отвыкла: лицевые мышцы тут же начинают болеть. Неужели сегодняшний вечер окажется в итоге приятным? Принимаю пари, но с одним условием: за сегодняшний ужин плачу я — на правах именинницы. Ну вот я и призналась. Удивленный и обрадованный, Фрейзер Мелвиль заказывает шампанское, настаивая, что уж за него он заплатит сам. Как ни странно, в «Индийской сказке» оно есть, и, что совсем удивительно, подают его в должной степени охлажденным. Если у Фрейзера Мелвиля и возникает вопрос: почему в собственный день рождения мне нечем больше заняться, кроме как ужинать с физиком, с которым я познакомилась на светском рауте, куда я пришла по приглашению, выпрошенному у босса, — вслух он его не задает. Объявляет, что польщен, и произносит длинный тост в честь моего «потрясающего

платья и его содержимого», пациентки Б. и перепадов атмосферного давления, благодаря которым мы оказались вместе «в эту знаменательную дату в истории двадцать первого века».

Фрейзер Мелвиль, сорока четырех лет от роду, ест так же, как заказывает: жадно, с энтузиазмом и без лишних церемоний. Мать умерла два месяца назад, от рака, рассказывает он. Был женат на гречанке по имени Мелина, детей у них нет, но причиной развода стало не это. Все гораздо сложнее.

— А для меня — еще и довольно унизительно, — признается он. — До сих пор не приду в себя. — Киваю и жду продолжения. — Непреодолимые разногласия — неоригинально, зато почти правда. Поначалу было трудно, но с тех пор, как она вернулась в Афины, отношения у нас самые дружеские. Наши интересы пересекаются, так что мы часто сталкиваемся друг с другом по работе. Обмениваемся электронными посланиями о подводных оползнях и всякой всячине.

Вы в детстве мастерили петарды? — спрашиваю я.

Только простейшие. Диетическая кола и «Ментос». Пироман из меня вышел посредственный. Натопил несколько ведер воска над кострами, взорвал пару тысяч мандаринов. Обычное детство. Так, теперь моя очередь. Малышка Габриэль. Уменьшенная копия себя теперешней. Умненькая девочка. Очень гордилась своей замечательной гривой, хотя и знала, что это неправильно. Умела ставить себя на место других и в результате попадала в разные переделки. Но тогда в вас было меньше ожесточения. И красоты.

Когда начинаешь краснеть, остановить процесс практически невозможно. Шампанское пошло на ура. Захмелев с двух бокалов, травлю анекдоты, один другого неприличнее. Я сама себя не узнаю.

Пару часов спустя, уже дома, размышляю о том, что, быть может, я еще способна испытывать к людям какие-то чувства. Надо будет проверить. Позволила же я ему везти мое кресло через гостиничную кухню. И не только потому, что какой-нибудь чрезмерно увлекшийся поваренок мог забрызгать мое платье соусом. По скользким правилам колясочного этикета я позволила ему большую вольность.

Несколько ночей спустя мне снится один из моих позвоночных кошмаров. Я делаю операцию на собственной пояснице — чиню повреждения с помощью плоскогубцев и разводного ключа. «Ну вот, — говорю я, поворачиваясь к практикантам, которые стоят полукругом вокруг стола. — Раз получилось у меня, вы тоже справитесь». Показываю на стену, где висит похожая на карликовое деревце схема позвоночника — такая же, как в кабинете врача, объяснившего мне природу моей травмы. Включается сирена. Нужно поскорее заканчивать операцию. Сирена — условный сигнал: верните плоскогубцы. И разводной ключ.

На самом деле звонит телефон.

Сквозь жалюзи сочится свет, но по моим ощущениям сейчас глубокая ночь. Смотрю на будильник — семь утра. Вспоминаю, что оставила трубку на столике в прихожей. Добраться до нее я не успею. Скорее всего, звонит Лили, а из нашего последнего разговора я знаю, что у нее все идет к очередной любовной трагедии. От позвоночных снов я всегда отхожу долго. Пытаюсь собрать мозги в кучу. Болит голова. Вчера я выпила три бокала красного вина. В одиночку. Первый закон параплегии — пить надо меньше. После шестого звонка включается автоответчик.