Возраст не помеха

Уиллис Уильям

— До свидания, Кики, мой верный товарищ! — крикнул я и обнял Тэдди.

Друзья из Апиа по-прежнему писали, что погода в западной части Тихого океана плохая и неустойчивая. Часто налетают штормы и даже ураганы, дует западный ветер. Месяц идет за месяцем, а долгожданных пассатов все нет и нет.

Друзья прислали мне вырезки из газет с сообщениями из Новой Зеландии, с островов Фиджи, Тонга, Самоа... В них говорилось о судах, разбившихся о рифы или погибших в открытом море. Судно компании "Мэтсон Лайн", шедшее от Фиджи к Восточному Самоа, попало в шторм, какого не может припомнить его капитан, а он исколесил весь Тихий океан.

Даже

плот, писали мне, пострадал, а ведь он стоял в лагуне. Его два раза срывало с якоря и выбрасывало на берег. В конце концов Лео Шмидт, начальник полиции, приказал двадцати арестантам, занятым на дорожных работах, войти в покрытую пеной лагуну и отвести плот в более защищенное место. Там, в миле от Апиа, он и стоял теперь на якоре.

Наконец мне надоело ждать. Я решил лететь обратно в Апиа, подготовить плот и выйти в море. Когда я сообщил о своем намерении Тэдди, она поглядела на меня как-то странно и сказала:

— Я придумала одну вещь.

— Какую? — поинтересовался я, не ожидая ничего хорошего.

Тэдди обняла меня.

— Я хочу сопровождать тебя.

— В Апиа?

— Нет, в Австралию.

— На плоту?

— Да.

Я покачал головой:

— Это невозможно, Тэдди.

— Почему?

— Рифы, рифы, Тэдди! Путешествие будет не из легких.

— Но это все же легче, чем ждать. Сидеть здесь и ждать, ждать сообщений, которые так никогда и не приходят. Месяц за месяцем. Ты и не представляешь себе, что я пережила.

— Я знаю, Тэдди, знаю очень хорошо, но сделать ничего нельзя. Если плот наскочит на риф, его будет мотать из стороны в сторону и бить о скалу, пока от него ничего не останется. Нас смоет и разнесет на куски. — Я снова покачал головой. — Неужели, по-твоему, я могу подвергнуть тебя такой опасности?

— Я не боюсь.

— Я знаю, что ты не боишься.

— А твоя грыжа? Что, если с тобой что-нибудь случится и ты будешь совсем один? Кто позаботится о тебе? Не говори, что этого не может быть.

— Тэдди, это моя борьба. Один — я выстою. Если плот не развалится, я приведу его в Австралию.

Я нанес мой путь — от Апиа до Сиднея — на карту западной части Тихого океана и повесил ее на стену.

— Сможешь следить за моим маршрутом, — пояснил я Тэдди. — Я собираюсь делать пятьдесят — пятьдесят пять миль в день. — И я научил Тэдди высчитывать мили по показателям широты и долготы на полях карты.

Перед самым моим отъездом Тэдди спросила:

— А ты будешь, как прежде, разговаривать со мной?

— Если ты хочешь, Тэдди.

— Конечно, хочу! Ты еще спрашиваешь! Знаешь ведь, что для меня это нечто совершенно реальное.

— Знаю, Тэдди. Для меня тоже.

— Иначе я, наверное, не выдержу. Ты будешь так далеко от меня!

— Да, Тэдди, я плыву в другую часть света.

Меня разбудил голос пилота: самолет находится над Ютой, благодаря попутному ветру мы летим со скоростью шестьсот сорок миль в час. Я взглянул вниз на заснеженные пики Скалистых гор и снова закрыл глаза. В салоне показывали кинофильм, но он меня не интересовал, все мои мысли были в Апиа. При такой скорости мы быстро долетим. Я живо представил себе, как плот стоит в лагуне около лесопилки Джима Кэрри, стоит и ждет меня! Привести его в порядок будет нелегко. Придется поставить новые шверты — прежние сломались в последний шторм, когда плот переползал через риф. Паруса тоже в плачевном состоянии и нуждаются в ремонте. Заплаты я поставил курам на смех, такие делают, чтобы

хоть как-нибудь дотянуть до ближайшего порта. Теперь я вез целый мешок запасных парусов, правда, бывших в употреблении, но в хорошем состоянии. Их дал мне парусный мастер с Айленд-Сити, знаток своего дела, хорошо известный на всем Атлантическом побережье. Однажды, в поисках парусов, я заглянул к нему. Это был высокий старик могучего телосложения, с энергичным лицом, разговаривавший тихо и медленно. Стены его комнаты были увешаны снимками яхт с различным модным оснащением, но одну стену он целиком отвел яхтам с прямым парусным вооружением. Я ничего не знал об этом человеке, кроме того что он датчанин. Показав на четырехмачтовый барк, я сказал:

— Первое мое плавание — в 1908 году — я совершил на подобном судне, оно называлось "Генриетта".

Лицо старика прояснилось, он оглядел меня с головы до ног.

— Я знавал "Генриетту", — сказал он в своей обычной спокойной манере. — Я плавал семь лет на "Элизабет", судне такого же типа, и одиннадцать раз обошел мыс Горн. Когда разразилась Первая мировая война, мы поставили старушку на прикол в Антафагасте, а то я, может, и по сей день плавал бы на ней. Конец войны застал меня во Фриско. Я пытался добраться до Чили и снова попасть на "Элизабет", но ни один корабль не шел на юг. Так мне и пришлось уехать в Нью-Йорк. С тех пор я живу здесь.

После некоторого раздумья он добавил:

— Вы были на "Генриетте" в 1908 году, да? Не помните ли вы судового парусника?

— Как же, как же, помню очень хорошо. Датчанин Ганс. Второй парусник тоже был датчанин.

— Вы помните что-нибудь о Гансе?

— Мы с ним спали почти рядом больше двухсот дней, пока я в Санта-Росалии не сбежал на другое судно. Он строил модели кораблей. Вечно он что-нибудь мастерил, даже когда мы огибали мыс Горн. Матросы говорили, что у него золотые руки.

— Да, это был Ганс. Мы с ним земляки, вместе росли и вместе пять лет учились своему делу. Но он кончил учиться чуть раньше меня.

— А что с ним потом стало?

— Ганс умер в прошлом году здесь, на Айленд-Сити. Ему было около восьмидесяти лет. Больше двадцати лет он работал у меня, в этой мастерской. Я и сейчас еще храню некоторые его модели. Жена Ганса до сих пор живет в Нью-Йорке. И дочка у него есть.

Старик дал мне все нужные паруса и не взял ни цента.

Лос-Анджелес, Гавайские острова, Паго-Паго, Апиа — в наши дни за несколько часов можно облететь весь земной шар. Я снял то же самое маленькое бунгало, где жил прежде, переоделся и пошел к лагуне проведать плот. Он находился ярдах в трехстах от берега и — было время отлива — лежал на дне. Я не стал разуваться, боясь пораниться о кораллы, и прямо пошел к нему.

Вот он, мой плот, весь ожидание, весь нетерпение! При виде того, как он, одинокий и заброшенный, ставший чуть ли не кучей ржавого хлама, лежит в тихой лагуне под безжалостными лучами солнца, которые обнажают все его шрамы, я мысленно пережил наше путешествие с самого начала. Затем я взошел на борт и медленно прошелся по палубе. Плот был разбит, надо было как следует погнуть спину, чтобы привести его в пригодное для плавания состояние. Я даже усомнился, можно ли это вообще сделать. Три бочки для воды, еще державшиеся в своих креплениях около борта, почти распались на части, большинство обручей проржавело, и куски их валялись на палубе. От бамбукового настила мало что осталось — над ним поработало море. Впечатление было такое, будто ураган изрядно потрепал плот, а потом прибил к берегу