Возраст – преимущество
Шрифт:
– Сейчас руку тебе отпилю, вот посмеюсь! – быстро и нагло ответил врач.
– Да пилите, раз не умеете лечить, хороший врач лишнего никогда не отпилит.
– Заткнись, – буркнул очкастый врач и бросил какой-то металлический предмет в железное блюдо.
– Вроде в Союзе врачи добрые были, а вы вон какой злыдень, – продолжал мучить я доктора, не желая выводить его из себя, а лишь пытаясь выяснить его позицию и отношение к немцам.
– Ты предал Союз, какое к тебе может быть отношение?! – вновь зло фыркнул врач.
– Я делаю то, что требуется на данный
– Вытащив на себе фашистского офицера?
У, док, ну, давай не так открыто, ты прям просишь меня признаться, я так не могу.
– Что вы имеете против немецкого офицера? Он вам на мозоль наступил?
– Эх, не был бы ты ребенком, я б тебя научил уму-разуму.
– Ох, как батю с мамой убили, даже и не помню, каково это, учиться уму, – выдохнул я.
– Кто убил? – насторожился врач.
– Немцы, конечно, кто ж еще-то? – Вот, ответил так, что и немчура не придерется, и врачу намек.
– Ты откуда такой говорливый? Немцы родителей убили, а сам им же и служишь!
– С Кобрина я, – коротко бросил я, продолжая отслеживать реакцию врача.
– С панской Польши?
– Мы туда приехали, когда город уже стал нашим.
– Чьим нашим? – опять в лоб спрашивает, ну не знаю я, мужик, свой ты или чужой, как мне с тобой говорить…
– Советским, конечно, он же после раздела Польши нам отошел, – пожал я плечами, как оказалось, это было мне вполне под силу, хоть и не чувствовал я левую руку.
– Лежи спокойно, я еще рану не зашил.
– Давно я тут?
– Нет, пару часов как привезли, крови много потерял. Не мог замотать чем-нибудь?
– Времени не было, доктор, под пулями не больно полежишь, надо было удирать, да еще и с грузом.
– Это ты так о фашисте? Бросил бы его, на хрена тащил? Да и как вообще смог-то, ты ж ребенок еще? – вопросы как из автомата.
– Я где вообще, доктор?
– В Ровно, разумеется, а чему ты удивляешься?
– Тому, что врач не немец.
– Захотел, – даже фыркнул доктор, не то от удивления, не то от радости. – Немецкие врачи только своих, немцев лечат, нам не доверяют.
– Опасаются, никто не знает, чего от вас ждать, вон сколько подпольщиков и разных партизан в городе, может, и вы подверглись пропаганде.
– Чего? – уставился на меня врач.
– То, что слышали, – вновь уклонился я от ответа.
– Ты сказать что-то хочешь, так говори!
– Я больше слушать люблю, говорю редко и по делу.
– Если передать кому-то что-то надо, так и говори, знаю пару человек, передадут.
– Кому и что? – чуть улыбнулся я.
– Так, парень, здесь нас никто не слышит, говори прямо.
– Да и вы говорите, а то каков вопрос, таков и ответ.
– Тебе нужно связаться с партизанами?
Ну наконец-то.
– Мне нужен определенный человек, – опять отвечаю так, чтобы всегда иметь возможность отбрехаться, сославшись на совсем иное значение моих слов.
– Вечером приведу, Часовщик подойдет?
Блин, а сразу не сказать было? Конечно, я знаю Часовщика, это один из надежнейших людей Медведева,
– Да, – кивнул я.
Через пару часов после операции в руке появилась боль и пришлось очень стараться, чтобы не выть. Давно не чувствовал такой боли, врач успокаивал, объяснив, что после операции всегда так. Пуля, попавшая в меня, была выпущена из пистолета-пулемета Шпагина, ППШ-41 то есть. С одной стороны, хорошо, немцам явно доложат, что и как, а с другой, как-то обидно, что ли, свои попали… Там в лесу я все же ошибся, не было времени и возможности осмотреть рану, а была она слепой. Кость не разбила, но задела, отсюда и сильные боли, врач заверил, что работать рука будет, но восстановление потребует времени.
Часовщик появился только на следующий день. Это был немолодой мужчина, частично лысый, с остатками седых волос на висках. Усталый с виду, он сразу кинулся ко мне с расспросами. Доктор привел его поздно вечером и явно скрытно. Перебросившись со связным парой слов, позвали врача. Часовщик подтвердил, что хирург был «нашим» человеком и доверять ему можно. Я попросил передать в отряд сведения обо мне и, по возможности, держать в курсе происходящего. Так же прояснил для обоих мою задумку с выносом раненого фрица, после Кузнецова так близко к немецкому начальству у нас никого не было. Вот я и решил, а почему бы, собственно, и нет? Да, я как бы не кадровый военнослужащий рейха, но все же числюсь в штате абвера, а это серьезно. К каким-либо секретам меня никто не допустит, я не Кузнецов, выдававший себя за немца, зато мне удалось хорошо себя зарекомендовать, по крайней мере, я так думаю. С Кузнецовым тоже пока не все ясно, то ли он уже пропал, то ли шифруется где-то, но Медведев при последней нашей встрече уклончиво объяснял, что наш разведчик занят важным делом.
Через две недели в палату, в которой я лежал в абсолютном одиночестве, заявились два каких-то подтянутых фашиста, в чистейшей форме, красивые такие, как с плаката. Я было перестал дышать, но вошедшие сразу сняли мои страхи, начав говорить.
– Как ты себя чувствуешь, Осипчук? – А вот обращаться на «вы» они никогда не станут, все же я не немец.
– Рука как плеть висит, в остальном вроде нормально, – сказал правду я.
– Ты сможешь пройти с нами на третий этаж, с тобой хотят поговорить?
– Если надо, значит – смогу.
Мне даже помогли подняться с постели и накинуть на плечи халат, а теплые они у немчуры, я даже удивился, когда доктор в первый раз мне его принес. Удивился, что вдруг вообще его выдали, а уж когда разглядел ближе… В наших госпиталях халатики попроще будут.
На третий этаж мы поднялись довольно споро, ноги-то не болят, шел легко, рука привязана к телу, хирург настоял на прочной фиксации. Кость все же оказалась треснутой, и мне без гипса просто зафиксировали ее, привязав к телу. Остановившись у дверей очередной палаты, на третьем этаже их было гораздо меньше, один из немцев, кажется, лейтенант, под плащом не вижу точно погон, постучал и открыл дверь.