Возрождение
Шрифт:
Направляясь к машине, я остановился и посмотрел на полоску грунта между газоном и Методист-роуд. Дорогу давно заасфальтировали, но полоска земли, где я когда-то играл с игрушечными солдатиками, подаренными сестрой на мой шестой день рождения, осталась нетронутой. Я стоял там на коленках и играл одним чудесным днем осенью 1962 года, когда на меня упала тень.
Эта тень по-прежнему лежит на мне.
– Вы кого-нибудь убили?
Этот вопрос Эд Брейтуэйт уже задавал мне несколько раз. Кажется, это называется инкрементальный повтор. Я всегда улыбаюсь и отвечаю, что нет. Да, я выпустил четыре пули в бедную Мэри Фэй, но женщина к тому моменту уже была мертва, а Чарлз Джейкобс скончался от инсульта. Если бы этого
– И вы явно не покончили с собой, – продолжал Эд, улыбаясь своим мыслям. – Если, конечно, вы не моя галлюцинация.
– Нет, не галлюцинация.
– И мысли о самоубийстве вас не посещают?
– Нет.
– Даже как теоретическая возможность? Например, глухой ночью, когда мучает бессонница?
– Нет.
Моя жизнь отнюдь не прекрасна, но антидепрессанты дали мне точку опоры. О самоубийстве я не думаю. И учитывая, что может ждать после смерти, я хочу жить как можно дольше. К тому же есть еще одно обстоятельство. Я чувствую – обоснованно или нет, – что мне надо многое искупить. И стараюсь делать добрые дела. Я готовлю суп для бездомных на Аупупу-стрит. Два дня в неделю работаю волонтером в приюте на Кеолу-драйв возле пекарни «Не-не-гуз». А если ты мертв, то уже ничего не сможешь искупить.
– Скажите, Джейми, а что делает вас этаким особенным леммингом, не желающим спрыгнуть с обрыва? Откуда такой иммунитет?
Я просто улыбаюсь и пожимаю плечами. Я мог бы ответить ему, но он все равно не поверит. Мэри Фэй была дверью Царицы в наш мир, однако я был ключом. Стрельба по трупу никого не убила – хотя бессмертных существ вроде Царицы в принципе нельзя убить, – но своим выстрелом в тот день я запер дверь. Я сказал нет не просто словами. Если бы я сообщил своему психиатру, что какое-то потустороннее существо, одно из Великих, берегло меня ради некоего конечного и апокалиптического акта мести за слово «нет», он бы наверняка диагностировал подсознательную зацикленность. Я этого не хочу, потому что у меня есть еще один долг, который я считаю гораздо более важным, чем помощь в приюте или сортировка одежды, отданной на благотворительные цели.
После каждого сеанса с Эдом я выписываю чек в его приемной. Я могу себе это позволить, поскольку бывший рок-гитарист, который сначала колесил по стране, а потом переквалифицировался в студийного звукоинженера, стал богатым человеком. Смешно, правда? Хью Йейтс умер, оставив приличное состояние (сколоченное его отцом, дедом и прадедом), но не оставив потомства. Он завещал какие-то деньги разным людям, в том числе Милкольму «Муки» Макдоналду и Хиллари Кац (она же Пэйган Старшайн), но большую часть имущества разделил между мной и Джорджией Донлин.
Поскольку Джорджия умерла от руки Хью, это конкретное положение завещания могло бы позволить адвокатам состязаться в юридическом крючкотворстве и получать солидные гонорары лет двадцать. Однако желающих дать ход делу не нашлось (я определенно не собирался этим заниматься), так что предмет иска отсутствовал. Адвокаты Хью связались с Бри и сообщили, что, раз покойная была ее матерью, она вполне могла претендовать на получение доли.
Только Бри отказалась. Адвокат, представлявший мои интересы, рассказал, что Бри назвала деньги Хью «порчеными». Может, и так, но я не испытывал никаких угрызений совести на этот счет. Отчасти потому, что не имел отношения к исцелению Хью, но главным образом в силу того, что уже считаю себя «порченым», и лучше жить «порченым» в комфорте, чем в нищете. Я понятия не имею, какова судьба нескольких миллионов, причитавшихся Джорджии, и не хочу это выяснять. Слишком большое знание никогда не приносило человеку добра. Теперь я в этом убедился на собственном опыте.
Выписав по окончании сеанса счет, я выхожу из приемной Эда Брейтуэйта в широкий, устланный коврами коридор, по обе стороны которого располагаются двери в другие кабинеты. Если повернуть направо, окажешься в вестибюле, откуда можно выйти на Куулеи-роуд. Но я сворачиваю не направо. Я иду налево. Я попал к Эду, можно сказать, случайно: изначально я пришел в психиатрический центр Брэндона Л. Мартина совершенно по другому делу.
Я иду по коридору, затем пересекаю благоухающий, ухоженный сад – зеленое сердце этого
По ту сторону этого атриума под открытым небом расположен «Косгроув-холл» – один из трех стационаров центра Мартина. Два других – для краткосрочного пребывания, в основном людей, имеющих проблемы с алкоголем или наркотиками. Обычно сюда помещают на двадцать восемь дней. «Косгроув-холл» – для тех, чье лечение затягивается на больший срок. А то и навсегда.
Как и в главном здании, коридор в «Косгроув-холл» широкий и покрыт коврами. И точно так же воздух здесь охлаждается до комфортной температуры. Но тут нет картин на стенах и не играет музыка, потому что в ней отдельные пациенты слышат голоса, нашептывающие непристойности или отдающие зловещие приказы. В коридоре главного здания есть открытые двери. Тут все двери закрыты. Мой брат Конрад живет в «Косгроув-холл» уже почти два года. Администрация и лечащий психиатр центра Мартина хотят перевести его в другое специализированное учреждение – они упоминали «Алоха-виллидж» на острове Мауи, – но я пока сопротивляюсь. Здесь, в Каилуа, я могу посещать его после встреч с Эдом и благодаря щедрости Хью оплачивать его содержание.
Хотя, должен признаться, этот проход по коридору «Косгроув-холл» дается мне нелегко.
Я стараюсь идти по нему, не поднимая глаз. Это не так сложно, потому что от дверей атриума до небольшой палаты-люкс, которую занимает Кон, ровно сто сорок два шага. Сделать это удается не всегда – иногда я слышу голос, зовущий меня по имени, – но обычно получается.
Вы помните партнера Кона, не так ли? Того парня с кафедры ботаники Гавайского университета? Я не назвал его имени тогда и не назову сейчас, хотя и мог бы, если бы он навещал Конни. Но он не был ни разу. Если его спросить, он наверняка ответит: «С какой стати мне навещать человека, который пытался меня убить?»
Мне кажется, на то есть две причины.
Во-первых, Кон был не в себе… вообще не в своем уме, если на то пошло. Ударив «партнера» по голове лампой, мой брат побежал в ванную, заперся там и проглотил горсть таблеток валиума – небольшую горсть. Когда ботаник пришел в себя (из раны на голове шла кровь, и потребовалось наложить швы, но в остальном ничего страшного), он набрал 911. Приехала полиция и взломала запертую дверь. Кон отключился и храпел в ванне. Прибывшие медики даже не потрудились промыть ему желудок.
Во-вторых, Кон не очень-то хотел убивать ботаника или себя. Правда, он был одним из первых исцеленных Джейкобсом. Не исключено, что вообще самым первым. В тот день, когда Джейкобс покидал Харлоу, он сказал, что Кон почти наверняка вылечил себя сам, а остальное было фокусом, самовнушением. «Этим приемам обучают в семинарии, только там их называют укреплением веры, – сказал он. – У меня всегда это здорово получалось».
Но он солгал. Лечение было таким же реальным, как и нынешняя полукататония Кона. Теперь я это знаю. Я был тем, кого Чарли одурачил, и не один, а много-много раз. И все же давайте посчитаем плюсы. Конрад Мортон провел много счастливых лет, наблюдая за звездами, пока я не разбудил Царицу. И надежда на выздоровление сохраняется. В конце концов, он играет в теннис (хотя и не разговаривает), и, как я уже отмечал, на волейбольной площадке ему нет равных. Доктор говорит, что он начал проявлять повышенные внешние реакции (что бы это ни означало), а медсестры и санитары все реже видят его стоящим в углу и тихонько бьющимся головой о стену. Эд Брейтуэйт заверяет, что со временем Конрад может пройти весь путь обратно, может возродиться. Мне хочется верить, что так и будет. Люди говорят, что пока есть жизнь, есть и надежда, и я с этим не спорю. Но я считаю, что верно и обратное.