Возвращайся, сделав круг

Трофимов Александр

Когда я понял, было уже поздно. Кубарем пролетев три метра я распластался на потолке. На бывшем потолке, а ныне – полу. Попытался встать, прижимая ладонь к пояснице. Грохнулся я порядочно.

Пока я оглядывался, Ванда швырнула еще пару снарядов – один пролетел мимо, второй разбился о мой затылок. Черт, больно. Я резко обернулся – я стоял на потолке в полном одиночестве. Все остальное, несмотря на сменившийся вектор гравитации, осталось на своих местах. В том числе и Эммади, по-прежнему сидящий в позе «проникающего в суть». Было бы хуже, если бы он свалился на меня вместе со всеми креслами.

Ванда висела, зацепившись одной рукой за подлокотник, потом мягко спрыгнула на «наш» пол, умудрившись не расплескать свой напиток. Мой бокал и все

его содержимое разлетелось по потолку – я остался безоружным. Ванда улыбнулась, выудила из бокала очередной ледяной шар, картинно облизала пальцы и отвела руку для броска. Я улыбнулся в ответ, выхватил из кармана соник и подключился к гравитационной системе корабля. Она успела метнуть свой снаряд, но промахнулась – я переключил вектор гравитации на перпендикулярный, и Ванду унесло в стену. На этот раз была моя очередь приземляться с достоинством и без последствий. Ванда приземлилась не так удачно – распласталась на стекле огромной картины и теперь пыталась подняться. Бокал, правда, она снова сумела удержать. Я испустил боевой клич и побежал к ней – добить поверженного противника. Противник притворялся до последнего момента, потом вскочил и пустил струю Тима Седьмого мне в лицо. Потом вырвал у бедного, дезориентированного меня соник, и мое несчастное тело отправилось в очередной полет – на этот раз в противоположную стену. Насладившись звуком шлепка и моими воплями, Ванда вернула вектор на место, и я скатился вниз по стенке, приложившись плечом о барную стойку. Мягкий пушистый ковер показался уютнейшей из постелей. Хотелось замереть и не вставать, пока тело не перестанет ныть. Скуфа, похоже, тоже чуть задело – он спрыгнул с моего предплечья и испустил протестующий вопль. Какое-то поющее «лу-лу-лу», похожее на полуночный вой гибрида койота и канарейки. Зверь бросился на Ванду мстить за поверженного хозяина – вцепился зубами в полу ее синего платья, продолжая выть-щебетать во всю глотку. Храбрый мохнатый убивец не зря проходил по классу «Б» – подол он победил. Длинное вечернее платье разделилось по интересам – на симпатичный топик с рваными краями в стиле «Джейн на пикнике», и на половую тряпку, которой зверь тут же принялся вытирать полы. Ошарашенная Ванда осталась в трусиках и вышеупомянутом топе. На трусиках резвился нарисованный скуф, изображенный в стиле позднего Ёсиику Утагавы… Он же Отиай Икудзиро… Я все пытался отвести взгляд… Он же Отиай Есиику, он же Кейсай Отиику, он же Сокаро и Саракусэй. Гр-х-х-хм… Не путать с Куниеси Утагавой (его учитель), Ёсикадзу Утагавой (другой ученик мастера)… Творчество Ёсиику поражает своей…

Скуф пронесся между нами, уткнувшись носом в тряпку. Трудолюбивый зверь вытирал с пола липкие пятна пролитого коктейля. Я оглянулся на застывшего в кресле дройда и начал хищно подкрадываться к Ванде. Та обольстительно улыбнулась и многозначительно поднесла пальцы к бокалу. Похоже, она еще не заметила, что снаряды у нее кончились, а соник она выронила во время боя со скуфом – он лежал на полу между нами. Я сделал кувырок вперед и, пока Ванда тщетно пыталась выудить из бокала очередной шар, схватил соно и переключил вектор гравитации, одновременно снижая ее до одной пятой «же»…

Ванду уносит из кают-компании, я отталкиваюсь от кресла, врезаюсь в нее, и мы несемся по коридору, все увеличивая скорость. Она молотит меня кулаками по груди – мягко, по-девичьи. Потом я выключаю гравитацию и отбрасываю соник в сторону. Ванда пытается вырваться из моих объятий, но я держу ее крепко. Тогда она влепляет мне крепкую оплеуху уже с нормальной силой. Я отлетаю к стене, трясу головой, потом беру короткий разбег и прыгаю на нее снова. Ванда дотягивается кончиками ног до пола и прыгает вверх. Промахиваюсь, не успеваю даже схватить ее за ноги. Отталкиваюсь сначала от пола, потом от стены, разворачиваюсь в полете и перехватываю Ванду у самого потолка. Нас закручивает и уносит вниз, на первый этаж. Ванда отпихивает меня ногой, и я улетаю в любезно распахнувшуюся

дверь одной из кают, цепляюсь за спинку кровати. Ванда влетает следом, касается пульта на стене и через секунду гравитация возвращается. Я падаю на кровать, Ванда кричит в закрывающуюся дверь: «Железкам не беспокоить!» – и с криком бросается на меня сверху. Я пытаюсь отбиться, но она прижимает мои руки к кровати и наклоняется ко мне. Ее волосы падают мне на лицо, щекочут, я растворяюсь в ее запахе, закрываю глаза и оставляю попытки сопротивляться.

– Сдаешься?

– Только если ты обещаешь больше никогда с меня не слезать… Так и сиди, ладно?

– Ты точно не хочешь, чтобы я двигалась?

Она захихикала и плавно повела бедрами. Я попытался выскользнуть.

– Эй-эй, без глупостей.

Ванда посмотрела на меня с деланым недоумением. Ей бы сейчас для полноты картины еще скромно закусить пальчик, но тогда бы ей пришлось отпустить мои руки и я бы смог… Что смог? Интересный вопрос…

– Ты же любишь глупости.

– Обожаю. Но невинные глупости. Детские такие…

Пришлось прочистить горло – от треволнений голос сорвался на писк. Ванда хищно улыбнулась.

– Значит, мне нельзя вот это…

Она сжала мои запястья, потом отпустила и плавно пробежалась пальчиками по предплечью.

– И вот это…

Она заерзала на моем животе и постепенно сползла вниз, ложась на меня полностью. Ее волосы отрезали нас от мира, падая шелковым занавесом.

– И вот это.

Зарывшись рукой мне в волосы, она прижалась к моим губам, и я поддался на провокацию, жадно вдохнул, ловя ее ускользающие мягкие губы. Она отстранилась.

– Ванда, что ты творишь?

Она пожала плечами.

– Нелогичный поступок. Праздник же… Так что еще мне нельзя делать?

Я попытался дышать ровнее.

– Тебе нельзя… Нельзя здесь оставаться. Оставаться на всю ночь. Нельзя быть нежной и ласковой, нельзя раздеваться, нельзя думать обо мне и нельзя еще… Да – вот так делать тоже нельзя. И ни в коем случае нельзя это повторять… Вот черт… И ни при каких обстоятельствах ты не должна снимать вот это… И, пожалуйста, – ни в коем случае меня не слушайся.

Она расстегнула мою пижаму и провела ногтями по груди.

– Упс… Логический парадокс – если ты приказываешь тебя не слушаться, я попадаю в ловушку. Если я тебя не слушаюсь – я одновременно и выполняю указание, а если…

– Запрещаю молчать и целовать меня. Запре…

Думать после ее поцелуев было тяжело. Все казалось невыносимым и бессмысленным, кроме того, чтобы поцеловать ее снова.

– Если что не понравится, Ванда, – все жалобы Ти-Монсору.

– А если понравится?

– Тогда ты пообещаешь мне… Пообещаешь не останавливаться ни на Тиме-8, ни на Тиме-34. Ты пообещаешь не останавливаться…

Она кивнула.

– Начнем?

Я смотрел на картину, занимавшую почти всю стену. Вроде не на что было смотреть – цветастое изображение последней секунды перед боем, две армии, стоявшие друг напротив друга. Обездвиженный, запертый в двух измерениях миг. Глупое занятие перед решающим боем – придирчиво и скрупулезно ползать взглядом по старой картине. Но именно этим я и занимался уже второй час.

Зашла Ванда, сделала себе коктейль, присела рядом, попыталась завязать разговор, ушла, оставив полный бокал на столе. Я разглядывал картину.

Пришел Эммади, снова замер в дверях, что-то долго и уверенно говорил, потом встал позади меня и положил холодные стальные пальцы мне на плечи. Потом вышел. Я вглядывался в затейливое полотно.

Спустя еще час они вошли вместе. Ванда уселась у моих ног, а Эммади снова застыл за моей спиной. Мы смотрели на огромный холст, на аккуратные штрихи, четкие контуры воинов, сложенные будто из мелких значков.

Каждый контур, каждая линия, складывающаяся в солдата или его тень, оружие или облака, в лес вдалеке, в знамена и горны, – были затейливо изогнутой строчкой, незаметными, стилизованными под небрежный росчерк буквами. Мы выдергивали слова из холста.