Возвращайтесь, доктор Калигари
Шрифт:
Одно было таким:
— Подробности нашего домоводства, твоего и моего. Махры под кроватью, плесень в углах. Я бы — если б мог — вздохнул, вспоминая об этом. Ты высадила опунцию в пол гостиной, и когда пришли гости… О, ты была еще та! Ты занавешивала себя от меня, у тебя имелись части, кои я мог иметь, и части, коих не мог. И правила менялись, я помню, в самой середине игры, я никогда не мог быть уверен, какие части разрешены, а какие нет. Бывали дни, когда мне не доставалось ничего. Поразительно, стало быть, что ни разу не завелась другая. Ну, может, лишь несколько? Которые не считаются?
Никогда,
Пришел мужчина, в шляпе. В шляпе было перышко, а помимо шляпы и перышка имелся ранец. Джек, это мой муж, сказала ты. И повела его в спальню, и повернула ключ в замке. Чем вы там занимаетесь? — спросил я, дверь заперта, вы с ним вместе внутри, я в одиночестве снаружи. Уходи и занимайся своими глупыми делами, сказала ты из-за двери. Да, сказал Джек (из-за двери), уходи и не тревожь понапрасну людей, которым есть чем заняться. Бесчувственный скот! — сказала ты, и Джек сказал: грязный хам! Вот люди, сказала ты, и Джек сказал: какая наглость. Я сторожил под дверью до ночи, но не слышал больше слов, только звуки причудливого происхождения, как то: хрюки, стоны и вздохи. Едва заслышав их (через дверь, коя была, как и уже сказал, заперта), я немедленно кинулся на чердак за экземпляром «Идеального брака» Т.Г. ван де Вельде, доктора медицины, в целях определения, не описывается ли в оном подобная ситуация. Но она не описывалась. Я, следовательно, оставил книгу и вернулся на свой пост за дверью, остававшейся (да и почему бы ей не оставаться?) закрытой.
Наконец дверь отворилась, изнутри показалась твоя мать с видом, как говорится, «выставленной». Но она всегда принимала твою сторону в противопоставление моей, а потому сказала только, что я — обычный фискал. Но, ответил я, как быть с теми, кто вот даже сейчас сидят в постели? смеются и перешучиваются? Даже не пытайся учить бабушку твою жевать уголь, был ответ. По оному я низвергся, если ты мне поверишь, в меланхолию. Неужели не можем мы, кожа к коже, ты и я, карабкаться и льнуть друг к другу все оставшиеся нам дни? Коих осталось, в конце концов, не так уж много? Без всякого вмешательства таких, как этот Джек? И, вне всякого сомнения, иных, что еще будут?
Завершив сие объявление и поместив «Звездно-полосатый стяг» на диск проигрывателя, а чашку супа — на плитку, Блумсбери отметил, что девушка в приемной производит руками движения, бременем коих являлось то, что она желала с ним побеседовать.
— А после мистера Вейдта моя любимая звезда — Кармен Ламброза, — сказала она. — Больше того, мне говорили, что в некоторых аспектах я на нее похожа.
— В каких? — с интересом спросил Блумсбери. — В каких аспектах?
— О
— Самой кассовой кинозвездой за какой год?
— Год не важен, — сказала она. — Важна оценка.
— Я бы сказал, что ты к ней благосклонна, — заметил Блумсбери, — обладай я каким-то знанием о ее причудах.
— Я произвожу на тебя впечатление?
— Каким образом?
— Как возможный партнер? В сексуальном смысле, то есть?
— Этого я не рассматривал, — ответил он, — до сих пор.
— Говорят, я сексуальна, — отметила она.
— Не сомневаюсь в этом, — сказал он. — То есть выглядит правдоподобно.
— Я твоя, — сказала она, — если ты меня хочешь.
— Да, — сказал он, — вот в чем вся сложность — захотеть.
— Ты должен только, — сказала она, — изобразить легчайший жест уступки — как, например, кивок, слово, кашель, крик, пинок, изгиб, хмычок, оскал.
— Вероятно, мне это не понравится, — сказал он, — сейчас.
— Мне снять одежду? — спросила она, проделывая соответствующие намерению телодвижения.
Одним-единственным шагом, как, он часто видел это практикуют в кино, Блумсбери оказался «подле нее».
— Марта, — сказал он, — старушка моя, ну почему ты никак не можешь похоронить прошлое? Тогда то были дни гнева, страсти и достоинства, но теперь, в свете нынешних стандартов, практик и отношений, с теми днями покончено.
При этих его словах она разрыдалась.
— Сначала ты вроде был заинтересован, — промолвила она (сквозь слезы).
— Ты очень добра, что попробовала, — сказал он. — Заботлива. Вообще-то и крайне привлекательна. Даже соблазнительна. Меня иногда это обманывало по несколько мгновений подряд. Ты хорошо выглядишь в штанишках борца с быками.
— Спасибо, — ответила она. — Ты сказал, что у меня роскошная корма. Хоть это сказал.
— Так и есть.
— Ты не можешь забыть, — спросила она, — о Дадли?
— Дадли?
— Дадли, который был моим возможным любовником, — уточнила она.
— До или после Джека?
— Дадли, который на самом деле сломал наш m'enage [5] , - сказала она, в ожидании уставясь на него.
— Ну да, — ответил он, — наверное.
— Расскажи мне о радости еще.
— Радость была, — сказал Блумсбери. — Не могу этого отрицать.
5
Дом, семья (фр.).
— Действительно такая, как ты сказал? Мрачная и парадоксальная?
— Все это было, — галантно ответил он, — тогда.
— Тогда! — произнесла она.
Повис момент молчания, в который оба они вдумчиво слушали «Звездно-полосатый стяг», тихо игравший в соседней комнате у них за спиной.
— Стало быть, у нас, как говорится, всё? — спросила она. — И никакой надежды?
— Никакой, — ответил он. — Из мне известных.
— Ты нашел того, кто больше тебе нравится?
— Дело не в этом, — сказал он. — Это здесь ни при чем.