Возвращенцы. Где хорошо, там и родина.

Куняев Станислав Юрьевич

Если бы он не дрогнул в последний момент, не уехал, сыграл бы свою роль до конца, я бы не стал писать этих страниц. Но он сорвался, погубил пьесу, не доиграл, обнаружил, что слова «был русским плоть от плоти по жизни, по словам» – остались поэтической фальшивкой. Так же, как и его роковая и неосторожная фраза из последнего письма: «Я прожил жизнь и умру в России». Умрет он в Америке. В России умру я. А значит, в нашем историческом споре я прав.

Впрочем, даже сейчас, когда мне почти все ясно в этом споре, я не рискую все-таки сделать окончательный вывод о глубинных причинах его отъезда. Ведь евреи люди не только скрытные и таинственные, но их драма заключается в том, что они, по крайней

мере, большинство из них, сами себя не знают или знают не до конца, и знание самих себя к ним приходит в течение всей жизни.

Вот актер Михаил Козаков в своих мемуарах «Третий звонок» излагает любопытные откровения:

Один замечательный актер старшего поколения той самой пресловутой национальности, фронтовик, прошедший Отечественную, часто говорил: «Запомни, Миша! Мы здесь, в России, в гостях.

Запомни: в гостях. И перестань чему-либо удивляться». Я возражал: «И это говоришь ты, фронтовик? Актер, которого любят миллионы?!» – «Да. все это так, Миша, и все-таки мы в гостях».

Признаться, я так не думал, по крайней мере, тогда, лет пятнадцать назад, когда впервые услышал от него эту фразу. А вот сравнительно недавно задумался…

Может быть, и Александр Межиров задумался о том же, как задумался некогда историк литературы Михаил Гершензон.

В 1920 году в «Переписке из двух углов» он писал:

Я живу подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране; любим туземцами и сам их люблю и радуюсь их радостью, но и знаю себя чужим, тайно грущу о полях моей родины, о ее иной весне, о запахе ее цветов и говоре ее женщин. Где моя родина? Я не увижу ее, умру на чужбине.

И это писал абсолютно ассимилированный еврей, исследователь творчества Пушкина и Чаадаева, Огарева и Ивана Киреевского, автор книг «История молодой России», «Грибоедовская Москва», «Мудрость Пушкина». Тот же самый мотив я нашел в книге современного поэта Михаила Синельникова, изданной в 80-е годы: «И слову не внемлют, и ждут меня, помнят упрямо в отеческих землях, в зеленых шатрах Авраама».

Примеров такого «состояния души» можно приводить много – из стихов С. Липкина, Ю. Мориц, Я. Вассермана, который прислал мне такие строки:

Я лишен национальной спеси,Рос от той проблемы вдалеке.Так случилось – ни стихов, ни песенНа родном не слышал языке.Но бывает – будто издалечеСлышу я гортанный, древний крик,Бронзою мерцает семисвечье,И в ермолке горбится старик.

Со всеми с ними я спорил, встречался, переписывался в прежние времена, пока не понял, что напрасно трачу время и чувства… Опасные и непредсказуемые особенности еврейского менталитета в том, что он автоматически, инстинктивно, стихийно изменяется в зависимости от изменения жизненных обстоятельств.

В русской среде еврей становится русским, в советской эпохе – советским, но попади он в окружение соплеменников – сразу же из состояния анабиоза в нем оживают еврейские гены, и, забывая всю свою прошлую жизнь, он начинает чувствовать себя евреем. Как Протей, он меняется на ваших глазах, не испытывая никакой особенной драмы, слома, угрызений совести, боли, линьки души или убеждений. Это – «человек-толпа», род пойкилотермного организма, у которого температура тела всегда равна температуре окружающей среды.

Думаете, не был искренен Даниил Гранин, принимавший в советские времена премию имени Гейне и радовавшийся от всей души тому, что его «чествовали как писателя в свободной, идущей по пути социализма Германской Демократической Республике…»

С

той же искренностью и естественностью тот же Гранин позже издевался над социализмом.

С той же искренностью и естественностью Александр Галич одновременно сочинял советские комсомольские и антисоветские лагерные песни, а на вопрос Юрия Андреева в 1967 году «Как же так можно?» – с улыбкой ответил: «Так ведь жить-то надо!»

Даже творчество «лучших и талантливейших» из них отмечено этой уникальной особенностью Вы помните величественное и несомненно искреннее прославление Ленина Борисом Пастернаком в поэме «Высокая болезнь», созданной к 10-летию Великого Октября?

Столетий завистью завистлив,Ревнив их ревностью одной,Он управлял теченьем мыслейИ только потому страной…

Но ведь тот же несравненный Борис Леонидович всего лишь за несколько лет до «Высокой болезни» нарисовал совсем другой образ вождя всемирного пролетариата, сидящего в немецком пломбированном вагоне на пути в Россию:

Он. —«С Богом, – кинул, сев; и стал горланить, – к черту —Отчизну увидав, – черт с ней, чего глядеть!Мы у себя, эй жги, здесь Русь да будет стерта!Еще не все сплылось; лей рельсы из людей,Лети на всех парах! Дыми, дави и мимо!Покуда целы мы, покуда держит ось.Здесь не чужбина нам, дави, здесь край родимый.Здесь так знакомо все, дави, стесненья брось!»

Эти, увы, косноязычные стихи, рисующие Ленина как патологического русофоба, тщательно и не зря скрывались публикаторами Пастернака вплоть до перестройки, до 1989 года… Да не смутит читателя то, что я в один ряд ставлю посредственного беллетриста Гранина и талантливого поэта Пастернака. Я ведь говорю лишь о том, чем они похожи друг на друга – их способностью приспосабливаться к историческим обстоятельствам. Ведь не случайно же, что создателями фильма «Ленин в 1918 году» были сценарист А. Каплер, режиссер М. Ромм, оператор Б. Волчек.

Вот что писал журнал «Огонек» о Ромме, будущем создателе кинобестселлера «Обыкновенный фашизм»: «Он говорил в те годы, что совершенно по-другому поставил бы теперь оба ленинских фильма, и сдержанно оценивал свой новый монтажный вариант (после XX съезда КПСС Ромм выбросил из фильмов шестьсот тридцать метров «культа», все эпизоды со Сталиным Ромм безболезненно вырезал в 1956 году)».

Видите, как все просто, вырезал – и все. Не то что в литературе, где «что написано пером – не вырубить топором». А кинопленка, да еще под рукой такого мастера, все стерпит. («Не вырезал» только из своей судьбы все ордена, звания, гонорары и премии, полученные за эпохальный фильм.)

Вполне закономерно и то, что первые камни в фундамент сталинской всемирной славы с формулировками «вождь всех народов», «вождь всемирного пролетариата», «лучший друг детей» и т. д. вложили своими статьями, речами и целыми книгами еще на рубеже 20–30-х годов самые яркие пропагандистские умы той эпохи – Карл Радек, Михаил Кольцов-Фридлянд, Емельян Ярославский-Губельман. Обижаться на них за это так же бессмысленно, как обижаться на изменение погоды. В этой способности и безболезненной для себя смене образа мыслей и убеждений их органическая суть, как писал их же Хазанов: «Замечательная особенность нашего земляка состоит в том, что он всегда действует в соответствии с обстоятельствами»…