Возвращение астровитянки
Шрифт:
Тут заиграл джаз «Маджиано», и, к досаде юноши, он уже ничего не услышал из разговора за соседним столиком.
Одевалась девушка фантастично — непонятно как, но её облик действовал на юношу, да и на большинство окружающих мужчин совершенно пронзительно. Каждый день она была в новом платье или костюме; наряды отличали очевидная простота, абсолютное изящество и неотразимая эффектность. Возможно, главная роль в этом феномене принадлежала стройной фигуре девушки, но разложить на составляющие обаяние зеленоглазой красавицы не представлялось
Итак, она была умна, хорошо воспитана и красива. Совершенно нереальное сочетание, клише плохих мыльных сериалов, а других соап-опер и не бывает.
Но что-то с девушкой было не так, и над этой загадкой молодой человек всё время ломал голову. Почему она всегда одна? Впрочем, это как раз было понятно: от девушки веяло полным равнодушием к любым комплиментам, так что галантные мужские языки при ней теряли гибкость. Молодые мужчины, ужинавшие с ней, вовсю старались понравиться девушке и, насколько мог юноша расслышать, делали это совсем неплохо. Но она осталась совершенно нетронутой этими усилиями.
Это непробиваемое равнодушие зеленоглазки и останавливало юношу от попыток познакомиться с ней. Он боялся всё испортить какой-нибудь неловкостью. Разбитую вазу в целую не превратишь. А в девушке ощущалась какая-то хрупкость.
Зеленоглазая не любила ничего менять в своей жизни и разыгрывала каждый день по истрёпанным нотам своих привычек. Так было легче жить.
Рано вставала и размеренно занималась гимнастикой, с неудовольствием слушая хруст суставов в предельных движениях. Потом забиралась под напористый душ.
На завтрак она пила холодный сок — каждому дню недели полагался свой сорт — и съедала небольшой бутерброд, запивая его чёрным кофе, сваренным по неизменному рецепту.
Сахар — одна крохотная ложечка.
Шла в офис — не торопясь, одним и тем же маршрутом, но стараясь побольше увидеть по сторонам.
Корявые японские вишни ещё не цвели, хотя солнце горячо уговаривало их всю неделю, а птицы на деревьях по-весеннему оживлённо пересвистывались. Бульвар, старинно вымощенный красным кирпичом, резко сворачивал вправо — на Мэйн-стрит в таком же старо-английском стиле, с трёхэтажными разноцветными домами, склеенными друг с другом и типичными для центра Джорджтауна.
Из уличного фона наблюдательный глаз девушки выхватывал воробья, топчущегося босыми лапами в мокром холодном газоне; библейский отблеск солнца вокруг головы золотой статуи; разлапистый сухой лист платана, застрявший в водосточной решетке ладонью утопающего.
Бульвар безошибочно — хоть бы раз заблудился — приводил её к знакомому пятиэтажному зданию с красной крышей. Девушка медленно поднималась на мансардный уровень по лестнице — пешком полезнее, чем в лифте, но потеть тоже не стоит — и тонула в работе на целый день.
Перерыв на
Часто она ходила с сотрудниками в соседний суши-ресторан, стараясь узнать коллег не только с деловой стороны. Вечером — кино, концертный зал или бассейн. Ужин — в «Маджиано», в нескольких переулках от квартиры. Она любила этот ресторан в итальянском стиле и обычно каждый вечер здесь ужинала. Не бог весть какая кухня, но приятная, а от ресторанов трудно требовать большего. Причём близко от дома и уютно.
Погулять перед сном по оживлённой Мэйн-стрит, почитать, послушать новости, принять пару таблеток — и спать.
Броня привычек. Девушка напоминала разбитую дорогую вазу, которую потом хотя и аккуратно склеили, но уже обращаются с ней очень бережно, чтобы снова не сломать хрупкие скрепы черепков. Секретари — и компьютерный агент, и живая Мира — внимательно отфильтровывали всю поступающую информацию, чтобы ни один острый угол не вылез из газетной статьи или тиви-экрана и не разрушил ранимое спокойствие девушки.
Но одна вещь никак не отфильтровывалась и выбивала рыжеволосую из колеи.
Музыка.
Несколько раз в году она заставала девушку врасплох — где-нибудь на улице или в кино. Наваливались тоска с воспоминанием, взявшись за дружные когтистые руки. И ничего не поделать — приходилось выдерживать эту пытку.
Жестокую. Сладкую.
Волнение достигало уровня нервной тошноты и затыкало горло душным кляпом. Девушка закрывала глаза и крепко сплетала пальцы, пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия. Но ритм танцевальной мелодии — южной, страстной — захватывал, и девушка на пять минут теряла себя, тонула в прошлом.
Её руки взлетали на его плечи… Её талия изгибалась в его крепких руках, беззаботно испытывая их объятие на прочность… Их разгорячённые счастливые лица кружились на фоне завидующего зала. Нет! Это весь мир кружился вокруг них, а они были центром вращения вселенной, маленькой и эфемерней, сложившейся в считанные минуты, хрустально затвердевшей и уже не выпустившей её… Эти минуты были самыми счастливыми в её жизни. Так всё больше и больше казалось по прошествии долгих-долгих, одиноких-одиноких лет.
В юности она была избалована вниманием и даже обожанием окружающих юношей. А она, красивая и уверенная в себе, совершила непростительность — влюбилась в худощавого парня, длинноносого и голубоглазого, совсем не светского и практически нищего. Да, он был очень симпатичен и танцевал как юный бог. Но это всё мелочи. Главное — в нём был какой-то прочный, добрый стержень. В его глазах жил ласковый свет, совершенно не находимый у других, суетливых и озабоченных только собой. Он обладал редким талантом — он умел любить.