Возвращение астровитянки
Шрифт:
Вечером, когда смеркалось, Илья ужинал на веранде, заплетённой виноградной лозой, — тётя Люда привычно сокрушалась, как он мало ест, — и шёл тёмной хрустящей дорожкой на холм, где высилась массивная трёхэтажная башня телескопа.
Илья помогал наблюдателю Наташе со звучной фамилией Горыня. Все звали её за глаза — а иногда и в глаза — Горыныч. А она по доброте душевной не возражала.
Ичасто говорила, глядя на сонного Илью: — Иди в пристройку, вздремни!
Но он отказывался: не бывает лишних рук при наблюдениях на древнем телескопе с кучей застарелых болячек,
Вечерами приходили экскурсанты.
— Летающие тарелки видели? — всё время спрашивали они Наташу.
— Нет. Ещё летят! — отвечала она, улыбаясь.
— Ну хоть сигналы из космоса поймали?
— Нет. Ещё пишут.
Илья помогал Наташе наблюдать метеорные потоки.
Его сердце билось сильнее, когда метеор стремительно прочерчивал яркую линию по ночному небу. Да, да — пылинка, даже не камушек, желание загадывать бессмысленно, а всё равно приятно — как привет от космоса.
Я — тут. Не забывай меня, человек. Помни, с-скотина!
И с-сгорал метеор зря, ш-шипя и блистая.
Профессионалы смотрели на метеорные потоки сквозь свои очки: радиант, максимум потока, Леониды в этом году особенно хороши.
Наташа наводила телескоп на радиант потока — место, куда указывали яркие пальцы метеорных следов, и пыталась там найти телескопом крупные тела — метровые, а то десятиметровые. Они летели оттуда же, что и мелкие частицы, но обычно не попадали в Землю, а пролетали на расстоянии десятков, а то и сотен тысяч километров. Но эти тела были обломками комет, а исследовать обломок кометы с такого близкого, по астрономическим меркам, расстояния очень интересно. Приборы регистрировали спектральные характеристики кометного куска, его размер и форму, период вращения и признаки активности.
—Наловим кусков достаточно, а потом снова склеим из них комету. Заодно получим модель взрыва, — то ли шутя, то ли серьёзно говорила Наташа. Она объясняла Илье: — Земля работает как огромный детектор, улавливающий метеорные частицы. Как камера Вильсона для протонов. Сейчас-то что — Цефеиды да Цигниды, мелочевка, семь штук в час. Фейерверк будет в августе, когда полетят Персеиды из кометы Свифта-Туттля. Четыреста метеоров в час!
Наташа говорила, считая метеорные следы на изображении:
—Метеоры тормозятся с ускорением до десяти тысяч же, сгорают на высоте около сотни километров и совсем мелкими частицами опускаются к нам вниз. Так что мы вдыхаем довольно много космической пыли — кометной и астероидной. И межзвёздной тоже. Но дорожной пыли нам достаётся гораздо больше.
Когда под утро наваливалась дремота, Илья выбирался на террасу телескопа, смотрел на ночное море в огоньках кораблей, плывущих в дальние страны, слушал тихую музыку из долго не спящего Симеиза, задирал голову к Млечному Пути, размашисто тянущемуся через весь небосклон — от гор к морю.
Крым — волшебная страна, и по ночам это очевиднее всего.
«Какие звёзды! В городе таких не увидишь!» — думал Илья, ощущая, как слетают лепестки сна под бодрящим бризом из горно-лесного-морского
Соловьиные серенады делали крымскую ночь особенной. Пять или шесть соловьев заливались среди персиковых веток и густых можжевеловых зарослей. Свист, щёлканье, перебивание — про что они поют, на чём настаивают? Все остальные птицы спят или сонно моргают, не вступая в соперничество. Слишком высокий уровень, квалификация не для всех.
Это — соловьиная ночь.
—Хорошо поют, собаки! — мечтательно говорила Наташа Горыня, выходя из башни.
Особенно любил Илья раннее крымское утро, когда в безветренном светлеющем воздухе деревья начинали рисовать по голубому неяркому небу кисточками своих листьев.
Алыча кладёт бережный мелкий мазок. Каштан смело ляпает крупными соцветиями и со-листьями. Кипарис любит готическо-штриховое письмо. Облако предпочитает белую фрактальную графику.
Вот и яйла решилась и провела по небу скупую хребтовую линию. Впечатляет. Но самым лаконичным оказался последний в конкурсе художник. Он подчеркнул голубое небо одной слегка изогнутой чертой. Сфумато пустил, налил низ синью. Непонятно за что, но очень нравится.
Поэтому лучшим художником по небу оказалось море.
А вот на верхушку высокого кипариса сел мышкующий ястреб. Вписал в небо автопортрет — клювастый гордый профиль и блохастые, всё время чешущиеся крылья.
Случался и утренний туман, который мягко расставлял деревья поблизости, пастелизовал дальние кипарисы, задёргивал окраинные горизонты, сворачивал личное пространство в ещё более личное и самодостаточное.
Даже коренным горожанам, выросшим в бензиново-асфальтовой атмосфере бетонного леса и вдруг попавшим в Крым, хотелось остаться и поселиться в одиноком домике среди разнотравного леса, вдыхать медовую сладость молодой жимолости и знойный аромат спелой мяты, слушать, задыхаясь, соловьев и любоваться гениальной линией морского горизонта.
Летом население прибрежных деревень вырастало в разы. К местным ребятам прибавлялись дети родственников и просто туристов.
Отношения приезжих с местными были непростыми. Когда Илья познакомился с ребятами, живущими в маленьком посёлке при обсерватории, то предложил:
—Пошли на море купаться!
И посмотрел на искрящийся горизонт. Очень ему хотелось освежиться в море. Олеся и Виталина почему-то засмеялись, а смуглый Мурат презрительно сказал:
—Ты что — дебил? Всю ночь низовка дула, сейчас вода как лёд, градусов десять.
Ах, вот оно что — низовка, ветер с гор. Феномен апвеллинга, когда ветер отгоняет от берега верхний тёплый слой воды, и на смену ему поднимаются чистые и холодные нижние слои.
Илья вздохнул: и почему местные всегда не любят приезжих?
Лето катилось, блестело бликами на мягкой волне, поскрипывало лодочными уключинами, пахло арбузами.
Илья съездил по канатной дороге на вершину Ай-Петри, получил химический ожог от коварного цветочка неопалимой купины и загорел как индеец.