Возвращение блудного мужа (сборник)
Шрифт:
Муж перестал щекотать Лизу за ухом и приступил ко второму этапу супружеских ласк. Этот второй этап Лиза про себя называла «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои». Дело в том, что во время дозорного обхождения холодные мурашки превращались в твердые пупырышки гусиной кожи и покрывали уже все тело.
– Гусенок, ты спишь? – спросил муж монотонным голосом, точно в десятый раз переводил все тот же осточертевший эротический фильм.
Эта монотонность тоже страшно раздражала Лизу, но ей не оставалось ничего другого, как издать томный звук счастливого пробуждения и сладко потянуться с закрытыми глазами.
Проклятый3
На следующее после устричного бала утро было воскресенье, и Лиза хотела выспаться всласть, но ее разбудил ранний звонок в дверь. Поначалу она даже решила, будто это журналист, с вечера намекавший на то, что готов сделать важное признание и далеко идущее политическое заявление. Однако журналист ожидался только к обеду. Открывать, как обычно, пошла мать, с которой Лиза делила крошечную двухкомнатную квартирку в Орехово-Борисово.
Еще до того как ошеломленная – с округлившимися глазами и шумовкой в руке – мать влетела к ней, Лиза почувствовала: происходит нечто необыкновенное. Комната вдруг стала наполняться летучей розовой свежестью, словно за стеной была не завешанная одеждой и заставленная обувью прихожая, а дурманящая огромная оранжерея. Полуголая, Лиза выскочила в прихожую – и попала в розовый сад!
Розы на долгих стеблях в огромных, перевитых лентами корзинах стояли везде – на полу, на тумбочке, на стульях. Они были и сливочно-белые, и бархатно-бордовые, и шелково-алые, и акварельно-желтые, и вообще какого-то странного голубовато-розового оттенка, какой встретишь разве только на замысловатой коробочке из-под китайского чая. Розы были всякие: тяжело распустившиеся, почти распавшиеся; только-только начинающие приоткрываться, похожие на плотно скрученные рулончики; наконец, были и тугие, заостренные бутоны, напоминающие девичьи соски.
– Это от кого? – восхитилась Лиза.
– А я думала, ты знаешь, – подобрала губы мать.
– Да я понятия не имею!
– Может, от твоего журналиста? – с надеждой спросила мать.
– Ну что ты! Он бедный и жадный…
Кстати, журналист после устричного бала навсегда исчез из ее жизни, а когда она шутки ради позвонила ему, он испуганно повесил трубку. Зато у него, как передавали общие знакомые, объявилась вдруг новенькая «девятка» и завелись деньги на выпивку. Он даже перестал рыскать по фуршетам и презентациям, а стал угрюмо и одиноко напиваться каждый вечер в ресторане Домжура.
Лиза заглянула в самую большую корзину и увидела длинный конверт – в нем была записка, всего одно предложение:
А Я ВЕДЬ СОВСЕМ НЕ ТАКОЙ УЖ И СТРАШНЫЙ!
И тогда она поняла, от кого эти цветы. Чтобы не показать волнения, Лиза принялась с преувеличенным вниманием разглядывать розу – огромную, темно-красную, безвозвратно раскрывшуюся, даже начавшую подвядать.
«Интересно, для розы все шмели одинаковые или же есть какой-то один, которого она все время ждет и без которого не может жить?» – думала Лиза, перебирая пальцами нежно-мясистые, влажные лепестки, пробираясь все глубже в сердцевину цветка. Ей казалось, что роза невольно и благодарно вздрагивает от ее прикосновений.
– Кто он? – жалобно спросила мать.
4
Лиза
Красный телефон безмолвствовал…
За две недели до свадьбы (но о ней в ту пору еще и речи не было) «Форд» с шофером привычно стоял внизу, под окнами, уже не вызывая старушечьих пересудов и косых взглядов безработных дворовых парней. Лиза задумчиво рылась в шкафу, перед зеркалом прикидывая, как бы из двух своих приличных нарядов, нескольких юбок и блузок, а также трогательных фамильных украшений изобрести что-нибудь новенькое. От него подарки она принимать отказывалась наотрез, хотя денег, которые он платил за один лишь ужин в дорогом ночном клубе, хватило бы на платье, от которого все подружки-учительницы в лицее замертво попадали бы прямо на порогах классных комнат.
Ему эта щепетильность казалась странной, а ей странным казалось то, что он за два месяца знакомства не сделал ни одной попытки даже подобраться к Лизиному телу. Все ее прежние знакомые, включая журналиста, начинали именно с этого, причем с такой непосредственностью, точно они женские доктора и стесняться их совсем не надо. Кстати, именно поэтому Лиза отказалась от заманчивого предложения пойти секретаршей-переводчицей в солидную фирму с хорошей зарплатой и гарантированными выездами за рубеж. Вице-президент фирмы, совсем еще мальчишка, попытался проверить Лизины деловые качества сразу же после собеседования, прямо на кожаном кабинетном диване, и был очень удивлен, получив по прыщавой физиономии.
Журналист, услышав ее возмущенный рассказ, засмеялся и показал хранившуюся у него в бумажнике забавную вырезку из рекламного раздела «Московского комсомольца»: «Интеллигентная блондинка (27/172) с языком ищет место в приличной фирме. Интим не предлагать, а требовать!!!»
В результате Лиза осталась преподавать английский в лицее – так теперь называлась обычная школа с обвалившимся фасадом и учителями, донашивающими строгие преподавательские костюмчики, купленные еще на закате советской власти. Но даже и здесь обсыпанный перхотью директор, вызвав Лизу как бы по делу к себе в кабинет, все норовил, нервно облизывая губы, положить руку на круглое колено молодой учительницы.
Лиза прикинула к груди шелковую блузку с кружевным воротником и увидела в зеркале мать.
– А ведь ты его не любишь!
– Зато ты отца любила. И что от всего этого осталось?
– Память о счастье…
– Вот именно – вечная память!
– И ты еще осталась…
– Ну а раз я осталась, надо как-то жить.
Знаешь, ты была всю жизнь бедной, но счастливой, а я буду несчастной, но богатой. Потом мы сравним, что лучше!
– Только будь осторожной: не заводи детей, пока не убедишься, что с ним можно жить… хоть как-нибудь!