Возвращение блудного сына
Шрифт:
Одной загадки не стало, но и муть не рассеялась, и безразличны уже были и вечер, и кино, и тянуло домой из холодных мозглых улиц, где нет укрытия ни от взгляда, ни от ветра.
Фролков!
Это было второе предчувствие.
— Здравствуй, Паня! — степенно поздоровалась Маша со сменщицей-билетершей.
Та посторонилась, пропуская их:
— Вся, как говорится, компания в сборе? — и вежливо посмеялась вслед.
Они вошли и сели на предпоследний ряд, на места, всегда оставляемые администрацией для разного рода экстренных случаев. Вдруг Абдулка толкнул Малахова в плечо:
— Смотри-смотри!
Двое — парень и девушка — и верно усаживались в передних рядах, самых дешевых. Они ни разу не обернулись, и Малахов не видел их лиц. Зачем он здесь, этот парень? Нет, неспроста он пришел на тот же сеанс…
Третье предчувствие опахнуло его уже в темноте, когда погас свет и на экране по бескрайней прерии потащился обоз фургонов и дилижансов — в поисках лучших земель, тучных пастбищ, сладкой воды.
56
Семенова спутница, случайная знакомка, сразу забыла о нем, только началась фильма. История горькой любви мустангера к Луизе, прекрасной креолке, поглотила ее, засосала, и напрасно было думать, что она возвратится из черно-белых гасиенд, лесов, таверн и каньонов раньше, чем восторжествуют наконец добро и верность и уничтожено будет зло, повержено в прах. Кашин к картине был довольно равнодушен: слишком хорошо знал эту повесть, чтобы увлечься происками какого-то гнусного капитана из плантаторских прихвостней. «Вот Мишки-то нету, — подумал он и опечалился. — Ему бы наверняка понравилось». По теперешним догадкам самого Семена, добро и зло находились в более сложных отношениях, чем толковалось со старого, засиженного мухами экрана. Он чувствовал себя старым и умудренным, даже чуть-чуть закряхтел, но тотчас опомнился, спохватился и, взяв спутницу за теплый локоть, пожал его. Она зашипела и выдернула руку. Семен затосковал окончательно и стал вертеться по сторонам, вызывая яростный шепот.
С трудом он досидел до конца сеанса, переживая безразличное отношение спутницы. Когда зажегся свет и загрохотали стулья, она довольно долго не двигалась с места, вытирая глаза платочком. Глядеть на нее было смешно и грустно, но Кашин ничего не мог с собой поделать: девушка нравилась ему. Поскольку не терпелось на улицу, где свежо и прохладно, он переключил внимание на толкотню у выхода. К образовавшемуся там круговороту подходили новые и новые, втягивались и исчезали в нем. Вдруг от двери донесся чей-то внимательный и настороженный взгляд, и Семен, невежливо бросив знакомке:
— Мне, извини, надо быстрей! Жду у выхода! — побежал вдоль ряда, сбивая колени об откинутые сиденья. Ввинтившись в толпу, моментом настиг Малахова и, напряженно улыбаясь в испуганное лицо, сказал:
— Здравствуйте, Малахов! Есть разговор, вы подождите…
Кашина развернуло в толпе, Малахов исчез, и перед агентом нос к носу появилось удивленное лицо Лебедяевой:
— Эй, привет, Купидон! Как живешь? Кого ищешь? Теперь, поди-ка, и работать нечего?..
— Да нет! — ответил он, застеснявшись. — Есть кое-что, маленько!..
Но вот всех выбросило в тоннельчик, и они оказались все четверо друг против друга.
— Мне надо поговорить с ним! — указывая на Малахова, сказал агент Маше
Они ничего не ответили. Маша, нервно комкая ридикюль, шатнулась назад, в тень, чтобы не видеть малаховского лица, а Абдулка, забежав вперед, на цыпочках крался к выходу из тоннеля, окидывая иногда взглядом шествующую впереди троицу. Желтый свет одинокой тоннельной лампочки кончился, и в редкой уже толпе они вышли на улицу.
Приемыш выскочил первым — и тотчас темный, терпеливый силуэт, уже знакомый ему по сегодняшнему дню, откачнулся в сторону и замер у витрин, прячась за прохожими.
…Что-то оглушительно треснуло в стылом воздухе, и Малахов, выбросив вперед руки, начал падать на заляпанный грязью тротуар. Он почувствовал грохот прежде, чем тот раздался; удивленно повернувшиеся в сторону его глаза, еще не заполненные болью, четко отразили бледный, мелькнувший в оранжевой вспышке лик. Тогда не стало другой загадки, вспомнилось: он лежит в повозке, и седой человек что-то приказывает мужчине, таинственное отношение к смерти которого в ресторане «Медведь» имела его нынешняя жена, Мария.
А потом стало больно, и он не мог уже вспоминать, только видел неестественно большие и темные, заслоняющие фонари, лица склонившихся над ним. Они плыли, уносимые кровавым туманом, боль колола сердце, и вот только трое остались, и он узнал их и шевельнул губами; они обозначили его жизнь и сейчас требовали его возвращения: женщина, с лентой вокруг волос, в ореоле тополиного пуха, давшая ему любовь; мальчуган, встреченный на берегу, в низине утренней реки тогда, когда пришло время задуматься о смерти, и незнакомый парень, с которым предстояла, но так и не случилась длинная, добрая и задушевная беседа.
Он уходил от них, а они звали, чтобы он вернулся.
Николай еще мог сказать им — тогда бы они все поняли, простили его — но глаза, открывшиеся последним, усилием, стекленели уже, сердце остановилось, и он умер.
После выстрела, когда Малахов стал падать, будто наткнувшись на тонкую стенку и обрушив ее, Семен, забыв обо всех оперативных заповедях, даже не обернулся в сторону, откуда вылетела губительная пуля. С одной мыслью: спасти этого человека! — он кинулся к Малахову, но не успел даже подхватить его. Тот дышал еще, хлюпая грудью, силился что-то сказать агенту, но и прислонившись ухом к его губам, Кашин не разобрал ни слова.
Маша с воем ползала на коленях вокруг простертого тела, пластая чулки.
Не было и не будет плача горше.
А Абдулка, приемыш, бежал в это время по темным переулкам, задыхаясь и припадая к земле. Жался к заборам, когда возле редких столбов с подвешенными на них бледными лампочками останавливался, оглядываясь и отдыхая после убийства и бега, Спиридон Вохмин.
…Той ночью на улице Борца Революции Рыбина, подожженный Абдулкой, сгорел дом старого Спиридона. Выследив его, а затем проникнув в избу, мальчишка не обнаружил там хозяина: Лунь успел уже скрыться известной только ему дорогой.