Возвращение д'Артаньяна
Шрифт:
Как у вас насчет крыльев, дорогой читатель? Как у вас насчет обычного стремления к необычному?
Недавно я видел картину. На леопардовой шкуре стоит необыкновенно стройная девушка, прикрытая легким, заманчивым флером, и флер этот развевается в виде крыльев, и девушка смотрит задумчиво вдаль. Все необычно, не правда ли? И вдаль смотрит, и шкура под ней леопардовая, не собачья все-таки; и обычное стремление она вызывает у зрителя.
Это тоже романтика, дорогой читатель. И ядовитые лебеди, рисуемые на фоне ресторанных пальм, и белые голубки
Но семь слонов охраняют счастье. Заметьте: охраняют, а не добывают. Они охраняют леопардовую шкуру, которая лежит у порога и не дает его переступить. Жалко уходить от такой красивой шкуры в неизвестную даль. Жалко жить на свете, не зная точно, что ты с этого будешь иметь...
Говорят, что бывают сугубо романтические профессии. Многие промыслы, связанные с отъездом, зачисляются в этот разряд. Особенно геология, мореходство, дорожное дело. Конечно, эти профессии связаны с главным романтическим условием — шагом через порог. Но только это внешняя форма романтики, ее мундир.
Но сугубо романтических профессий просто не бывает. А бывают люди с веселой душой — и человеки, знающие, «что они будут иметь». И ушлый дока в самом распронаиромантическом месте все равно будет лакать водку и копить деньги.
Гнетущая романтика мещанина убивает людей, вдавливает их в землю, лишает желания приподняться над нудным, самоцельным рефлексом жратвы и барахла. И можно при этом петь романтические песни, и читать романтические книги, и даже писать романтические стихи. Семь слонов — надежная охрана.
И регламентированная романтика с приманкой — это те же семь слонов. Потому что в приманке точно указан прейскурант, что и за что причитается...
Конечно, д'Артаньян д'Артаньяном. Он фигура литературная, так сказать, символическая. Вообще-то, глядя на него, можно подумать, что время выглядит романтичным лучше всего в отдалении. Капитаны, обветренные, как скалы, уже пооткрывали свои архипелаги. Уже были пронзены шпагами черные сердца злодеев. Уже были сброшены в пропасть заслужившие возмездия враги. Но разве парень, который в пургу бросается крепить болтающуюся между небом и землей ферму, думает, «что он будет с этого иметь»? Разве парень, пробирающийся по тундре на лыжах делать операцию, думает о чем-нибудь, кроме того, как добраться поскорее?
Романтика обостряет чувства. Благородный герой ее бесконечно честен, смел, мужествен, предан и всегда готов пронзить ток называемого романтического негодяя шпагой, кинуть в пропасть или обсудить на комсомольском собрании. И, несмотря на то, что романтический негодяй попадается редко, — его все равно много, и хочется с ним покончить поскорее.
Но для того, чтобы чувства обострились, нужно, чтобы они были, эти чувства. И это уже абсолютно современный, абсолютно конкретный разговор о большом деле, о большой пользе, об острой необходимости быть полезным своему обществу. Вот почему романтика умирает, когда умирает уверенное чувство приподнятости над потребительским
Но о «романтике» негодяев — в другой раз...
...С некоторых пор физика стала считаться прикладной наукой. Бешеные мамаши стараются сунуть в эту физику своих недорослей, полагая, что век романтики кончился и наступил век так называемых «земных благ». Конечно, физика вбирает в себя, кроме всего прочего, также и процессы кипения супа. Но в размышлениях Эйнштейна и Курчатова не меньше приподнятости, чем в великих стихах. Увлеченность всегда сопутствовала и будет сопутствовать всякому делу. Люди задыхаются без идеалов. Без идеалов они начинают хрюкать. Вы это, вероятно, замечали.
И трижды счастлив тот, кто порывом сердца бросается крепить ферму, спасать человека, открывать землю, строить города, отстаивать правду и рвать цветы для любимой женщины. Вот это и есть наша романтика, дорогой читатель.
Это романтика Овода, Левинсона и Павла Корчагина, Раймонды Дьен и Зои Космодемьянской, это романтика баррикад и революционного подполья — великое самоутверждение чести, совести и принципов, романтика Октября.
Этого никогда не понимали нудные доки, специалисты «что-нибудь с чего-нибудь иметь». Они предлагают своим д'артаньянчикам протекции, обещают им безвозмездные златые горы и надевают на неокрепшую грудку демагогическую кольчугу. Д'артаньянчики хватают «тепленькие местечки», им никогда не приходится обнажать шпагу, они примериваются только в спину.
А жизнь двигают совсем другие д'Артаньяны. Поэты, для которых суп — еда, а не цель жизни. Они обнажают шпаги и подставляют свою грудь. Потому что ими владеет великое чувство приподнятости над обыденным.
И если отказаться от этого чувства, полетят в тартарары и великая музыка, и великие полотна, и великие книги. Потому что вместо обеденного меню они могут предложить только ощущение прекрасного.
И вместо них, заслоняя солнце и звезды, высунется равнодушная морда, довольная своим умом и недовольная своим обедом.
А д'Артаньяны не возвращаются.
Они скачут вперед, навстречу неизвестному, не боясь его, атакуя его, весело приподнимаясь над ним и видя его широкими веселыми глазами.
И грудь у них без кольчуги. Она открыта и другу и врагу, Потому что им не жаль себя, не жаль шагнуть через порог и, самое главное, не жалко жить на этом свете...