Возвращение Ибадуллы
Шрифт:
— Стой, — спокойно сказал он, — зачем под пулю лезешь? Себя погубишь, других погубишь, басмач посмеется над нами.
— Он уйдет! — взвизгнул Афзалиев. — Перед народом я отвечаю!
— Куда уйдет? — успокаивал Мурад. — Видишь, он стоит, ждет, не знает, что делать. Подумай хорошо, куда ему уходить? Наши горы голые, леса нет. В степь уйдет, тоже не спрячется.
— Он уходит! — раздался возглас.
Можно было различить, что басмач пошел вверх по долине. К этому моменту почти все население Дуаба и Чешмы сбилось на выходе из
В темноте не удавалось различить, оглядывался ли басмач. Но он передвигался шагом и преследователи сохраняли более или менее безопасное расстояние. Некоторые колхозники успели вооружиться охотничьими ружьями и выдвинулись в первый ряд.
Собралось, считая женщин и детей, около ста человек. Повинуясь приказаниям Афзалиева и Мурада, люди расходились вправо и влево, образуя цепь. Человек десять мужчин бегом пустились вперед, огибая басмача на расстоянии, чтобы отрезать ему дорогу.
Вблизи от стен Кала Ахмад опять остановился. Ночь уже вполне наступила, и преследователи невольно уменьшили расстояние между собой и беглецом, чтобы не упустить его из виду.
В тени крепости Ахмад растворился, исчез. Преследователи окружили старое укрепление. Афзалиев и его помощники обежали цепь, убеждаясь, что басмач нигде не прошел дальше. Он был в крепости.
Вдали послышался шум автомобильных моторов. Машины бежали уже по улице Дуаба.
— Уф, наконец-то! — облегченно вздохнул Афзалиев. Бремя ответственности упало с его плеч. Якуб сделал все, что было в его силах, и охотно передаст в надлежащие руки окончание дела…
IV
Ночь невозможно медлила над долиной Дуаба. Обычно утро приходит сразу после вечера, а сегодня почти полная луна еле-еле всползала на небо. Сначала она была красная, потом, забравшись выше, уменьшилась и побелела. Черные тени легли на землю и остановились — такие же вялые и ленивые, как луна.
И стрелки на часах подражали луне. Неподвижные, они не хотели показывать, что время идет. Только секундная прыгала мелкими скачками.
Когда уже совсем не стало надежды на окончание ночи, небо сжалилось и начало бледнеть. Низкая луна потускнела.
Ночью и на рассвете ни милиционеры, ни рассыпавшиеся в их цепи колхозники не уловили никакого движения в крепости.
Конечно, и серые мыши и желтые суслики могли преодолеть кольцо окружения, но для волка или человека это было невозможно, если у него не выросли крылья. Без сомнения, басмач продолжал сидеть в Кала.
Дню только нужно начаться. Сейчас он стремительно оживал. Из верховьев долины пахнуло теплым ветром. По стенам крепости бегала коричневая горлинка. Мелькнули крылышки второй и третьей. Изящные птички посидели на стене и слетели куда-то внутрь. Горлинок сменила стайка серых воробьев. Птицы чувствовали себя в крепости, как дома.
— Видишь? —
— Вижу, — огорченно ответил председатель колхоза. — Неужели он ушел? Нет, он не мог уйти, — сам ответил на свой вопрос Якуб.
Цепь, окружавшая крепость, сделалась ненужной. Милиционеры разбились на две группы и ждали у входов в крепость — под проломом в задней стене и у остатков воздушного моста.
— Так что же ты думаешь, председатель? — спросил начальник.
— Чего думать? — вспыхнул Якуб. — Басмач там сидит. Брать его нужно.
Начальник, большой приятель Афзалиева, усмехнулся и сказал подошедшему с подвязанной рукой учителю Эмину:
— Хочу на время должность сдавать. Вот Якуб принимает.
— Вы решили взять басмача измором? — спросил Эмин, не обращая внимания на шутку.
— Нет, — возразил начальник. — Я думаю, что уже некого брать.
— Вряд ли он ушел, — заметил Эмин.
— Я не говорю, что он ушел, — возразил начальник. — Но почему его не боятся птицы? Скажите, товарищи, может быть, он спрятался? По-моему, там нет таких мест.
— Некуда там спрятаться, — ответил Афзалиев и вдруг хлопнул себя по бедрам. — Верно! — воскликнул он. — Но ведь выстрела там не было?!
— Разве у него нет острого ножа? — возразил начальник, указывая на забинтованную руку учителя.
Охраняемые готовыми открыть огонь милиционерами, начальник районной милиции и Афзалиев вскарабкались к пролому в стене.
Потревоженные появлением людей, шумно вспорхнули воробьи. Якуб поспешно обогнул развалины башни и вскрикнул.
Ахмад лежал ничком в уродливой, неестественной позе. Когда перевернули еще не окоченевшее тело, открылось темное опухшее лицо. На земле под ним уже кишели муравьи.
— Отравился, — сказал кто-то.
— Нет, — уверенно возразил Афзалиев. — Это каракурт. Его укусил каракурт в шею или в голову. Я один раз видел человека, убитого каракуртом. У него было такое же лицо… — И Якуб невольно оглянулся, точно ожидая увидеть небольшого черного паука с белыми точками на волосатом брюшке — каракурты любят развалины…
Через тесный кружок людей пробрался Ибадулла. Он нагнулся, без страха и отвращения вглядываясь в обезображенное черной смертью лицо, как будто искал знакомые черты. Старый шрам на лбу… Нет, он никогда не встречался с этим человеком.
— Ha-днях в Аллакенде, — говорил кому-то начальник районной милиции, — отравили замечательного человека, знатока архивов, ученого-историка Мохаммед-Рахима.
— Что? — перебил Ибадулла. — Мохаммед-Рахим?! Отравлен?! Умер?
— К сожалению, это не слух, — подтвердил начальник. — Три дня тому назад убийцы были арестованы. Диверсию организовал «гость» из-за рубежа, американский воспитанник. Почти одновременно в Карши был арестован человек, давший пристанище диверсантам, возможно, этим самым. Враг проявляет активность.