Возвращение из Мексики

Шпаков Владимир

– Потому что не надо ее оттуда возвращать! Зачем?! Мексика – это же кайф! Это мечта, родное сердце! Там такие торчковые кактусы… Кстати, Вика, дай еще!

– Он не пьет, – говорит пришелица, с прищуром глядя на меня. Мне тоже набулькано, однако пить всякую гадость не хочется.

– Да? – вскидывается Кутузов, – Зря, честно скажу. Вика классно готовит эту фигню! И вообще она классная! Ты о ее способностях знаешь? Ни фига ты не знаешь! Я вот тут танцую, музыку всякую сочиняю, но это хрень, детский лепет! А Вика может в такой транс погружать – я твой мама!

Я все-таки ломаюсь: делаю первый глоток, второй, пришелица не отрываясь, смотрит, и вскоре чашка пуста. Еще?

Пожалуй, потому что эффекта – никакого… Потом вокруг сгущается пелена, и передо мной остаются лишь одни огромные глаза. Меня и Вику будто посадили в холщовый мешок, потому что окружающая нас пелена именно цвета мешковины. Пелена все гуще, она обволакивает нас, превращаясь то ли в кокон, то ли в пузырь, и сухо во рту – просто ужас!

– Пить хочу… – облизываю пересохшие губы, – Чаю бы сейчас или соку…

Через минуту возникает чай, я подношу чашку к губам, но отвратный сладковатый запах заставляет отстраниться. Это запах крови, я знаю. Я отлично помню этот запах, будто прожил лет тысячу, принимая участие во всех сражениях, точнее, собирая «жмуриков» с поля боя…

– Это что, – усмехаюсь с трудом, – привет от Меньера? Он давно мне спокойно жить не дает, сволочь такая…

– Не жалуйся, лох, – слышится голос пришелицы, – Твоя болезнь – это твое счастье. Твой шанс, я бы сказала.

– Шанс на что?! На такие вот запахи?

– Не п..ди больше телевизора КВН. Лучше включи его и смотри.

Ба, да здесь и впрямь изобретение века, краса и гордость моего семейства! Что ж, включим первый канал, где показывают трупы, которые выносят из Останкина. И на втором – трупы, их выносят из БД, на третьем же транслируют похороны Кати и ее дочки, то есть, и здесь покойники. Может, на пятом или седьмом будет чего-то другое? Щелкаю переключателем, только картинка не меняется: вот мой сосед, загнувшийся после очередного марш-броска по «хмельной тропе», а вот нищенка, которая собирала в овраге под дамбой стеклотару в зимнюю стужу, где и замерзла насмерть…

– Ни фига себе шанс! – говорю. – Да я же от всего этого сбежать хотел!

– Не нравится? – спрашивают насмешливо, – Тогда поговори со своим гуру!

Очередной щелчок, на экране мельтешение строк, затем проявляется смутный силуэт человека в шляпе. Точно – человек, и хотя лица не видно, какое-то странное пончо и широкополая шляпа видны довольно отчетливо. Ага, мне включили первую программу мексиканского телевидения, сериал под названием «Хуан Маркадо, мститель из Техаса»! Тут камера совершает «наезд», силуэт проявляется более отчетливо, и дыхание перехватывает: да это же дон Хуан, учитель Кастанеды!

И тут же – волна восторга, фонтан надежды и захлеб, не позволяющий говорить. По мановению руки Хуана окружающий меня «пузырь» лопается, и я оказываюсь на краю оврага, по дну которого снуют люди-муравьи. На горизонте – лес черных труб, левее – кварталы «хрущевских» домов, а вверху серое небо, накрывающее весь этот срам, будто тюремное суконное одеяло.

– Как можно все это любить? – слышу вопрос.

– Не знаю… – говорю. – Миша-Мигель был прав: «страшный» город.

Я взлетаю выше, будто скоростной лифт поднимает меня на Останкинскую башню, и вижу человека, который катит на велосипеде мимо телецентра. Его привлекает толпа, он сворачивает левее, но трассирующая очередь буквально перерезает его напополам.

– Это кто – слесарь Войтенко?

– А какая разница? На его месте мог оказаться и ты.

– Мог. А значит, и страна у нас – «страшная»…

Опять включается лифт, и я замечаю мчащий по дороге серебристый «БМВ»: за рулем Лаврентий, а на заднем сиденье самогонщики-убийцы распивают с

судьями коньяк «Хеннеси». Из машины доносится пьяное пение, вскоре пропадающее, потому что я взлетаю еще выше, туда, где можно с невероятной высоты увидеть не только окраины Москвы, но и Магадан с Калининградом. Дон Хуан, может, хватит? Я поездил по этой стране, здесь все одинаково! Но в ответ слышу: смотри, амиго, хорошо смотри! По шоссе, как я вижу, движется огромная толпа, держа в руках армейские фуражки, матрешки и приборы для ультразвуковой стирки белья. Эй, кричат, наверху! Не нужна фуражка?! А матрешка?! Что-то ты заелся, дружище, возьми хотя бы серьги для своей дамы, она у тебя любит необычные подарки! Они бросают огромные и тяжелые серьги, но те не долетают – слишком высоко я забрался.

– Твоей даме не серьги нужны, а помощь, – говорит мой спутник, – посмотри, что там творится!

Я вижу вспышку, еще одну, и вскоре понимаю: это же стоящая напротив общаги БМП лупит из пулемета по окнам Леры! Я мечусь, хочу спрыгнуть вниз, однако безумная высота пугает.

– Что, страшно? Тебе всегда было страшно, я знаю. И потому ты решил подружиться с доном Хуаном – он должен был стать твоим проводником в другой мир. Знаешь, что? Я хотел бы, чтобы ты изучил одного человека, очень похожего на тебя. Я бы хотел, чтобы ты просмотрел его жизнь.

– А времени хватит? Целую жизнь просмотреть – это не хухры-мухры!

– Хватит, хватит. Мы же не будем смотреть все подряд, жизнью называется не вся длительность, а лишь цепочка важнейших событий.

Вновь возникает КВН, и вдруг видишь, как некто похожий получает школьный аттестат, выпив накануне бутылку портвейна. Разволновался, бедняга, потому что директриса пообещала «неуд» за поведение, и подросток прибегнул к успокоительному. В нужной графе, однако, стоял «уд», то есть, дорога в вуз была открыта, хотя начало оказалось смазано: весь выпускной вечер этот «юноша бледный» провел в туалете, где заблевал все горшки. Потом журфак, практика в столичной газете и понимание: вот шанс, надо только не бояться – и получишь классную работу! Но похожий тушуется, он побаивается лезть на рожон, и по окончанию практики главный редактор решает его не оставлять. Далее работа в родном городе с трубами и оврагом, и многолетняя вялая полемика с сервильным редактором (если честно, всегда хотелось, чтобы редактор одержал верх, а нарывался человек лишь для самооправдания, чтобы потом умыть руки). Между дел произошла женитьба похожего, родился сын, и начались такие же вялые конфликты с супругой и вдовой великого изобретателя. Можно было бы разорвать отношения, устроиться на те же Высшие литературные курсы, как это предлагала Лера, но человек никак не мог решиться что-то изменить. А тогда понятно, почему на горизонте возникает Ник, и опять то «травка», то чего-нибудь покруче, потому что – кому охота смотреть в овраг? Вся страна тогда сдвинулась, поползла в этот самый «овраг», так что хотелось любой ценой выскользнуть из надоевшей круговерти, сбежать, раствориться в нирване, прорваться к «нагвалю», в общем, понятно.

– Понятно, – говорю, – Как вот этого любить, я тоже не знаю. Актер соответствует декорациям, то есть, по Сеньке и шапка. А это что за придурок? Что-то я его совсем не помню…

Перед экраном возникает линза, изображение укрупняется, и я различаю напомаженные усики, сюртук, трость, причем этот ходячий «плюсквамперфект» берет нашего героя под ручку, и они направляются к зданию с белым крестом. Мать честная, так это же Проспер Меньер собственной персоной!

– Ну и ну! – восклицаю, – И что дальше? Сесть на таблетки и оставшуюся жизнь прозябать в лечебницах?