Возвращение к Истине

Халов Андрей Владимирович

Не лучше было положение и у Гриши. К тому же он выступал ещё и поручителем перед нашим основным «зазаборным» кредитором, которого я не знал. Основные деньги, которые исчислялись тысячами, мы были должны ему. И поэтому иногда те деньги, те несколько сотен, что удавалось перезанять в училище, мы отдавали ему, как бы частично рассчитываясь, но тут же занимали у него втрое больше.

Никто и ничто не могло остановить нашего транжирства. Мы словно сошли с ума в поглощении всяких удовольствий, как будто впереди нас ждал последний день Помпеи. Мы жили, словно перед гибелью, распыляясь направо и налево.

Между тем кредиторы наши начинали не на шутку беспокоиться. Всё чаще в училище день напоминал бесконечную

череду встреч с раздосадованными товарищами, которые требовали немедленно вернуть деньги. Некоторые из них, отчаявшись ждать и слушать наши неопределённые обещания и «отбрёхи», угрожали даже расправой. Но обманывать их было не страшно, поскольку их «сотни» ни в какое сравнение не шли с теми тысячами, что мы должны были человеку из города: вот те, в самом деле, висели над нами, как дамоклов меч. Поскольку тот, кто занимает такие деньги, спуску не даст: это был какой-то крутой человек. Стоит ли говорить, что у простых людей сумм с тремя нулями не бывало отродясь.

Внезапно наш «зазаборный» кредитор тоже стал прижимать ассигнования на наши увеселения, к которым мы так привыкли. Обстановка накалялась и требовала немедленного решения. Несмотря на надежду на какое-то чудо, которое вдруг должно было свалиться с неба и избавить нас от долгов, нужно было набраться смелости и посмотреть правде в глаза. Требовалось срочно предпринимать нечто большое и страшное, быть может, даже преступное….

Как-то в субботу мы, как всегда, решили пойти с Гришей посидеть в нашем любимом пивбаре. Переодевшись на квартире у одной знакомой старушки, которая жила рядом с училищем и получала от нас небольшой гонорар за хранение вещей и неудобства, которые мы ей доставляем своими визитами в любое время дня и ночи, мы вышли в цивильном платье в город.

Обычно в таких случаях мы звонили кому-то из подружек и договаривались о встрече в условленном месте. Однако в это раз Гриша предложил никому не звонить и никого не брать с собой. На мой удивлённый вопрос: «Почему?» он ответил:

– Есть серьёзный разговор. Ну, ты понимаешь, о чём я?

– И где мы будем говорить? – поинтересовался я, начиная сознавать, что нашему беспечному веселью приходит конец.

– Там, где обычно торчим.

Через десяток минут, отпустив такси, мы были в центре города и шли по скверу в сторону того самого пивбарчика, где любили посидеть.

Кафе, бары и рестораны здесь сидели друг на друге. Это был хлебосольный украинский город. В России ничего подобного не было, и потому в последнее время я, едва приехав в курсантский отпуск, рвался скорее обратно сюда, в «мисто», уютно напичканное барами, ресторанами и кафе так, словно здесь харчевались посетители со всего света.

Перспектива сидеть в баре без кампании и почти без денег была тоскливой. Поэтому на душе было скверно. К тому же погода была по стать настроению. Хмурое небо, насупившись свинцовыми тучами, моросило мелким, противным, холодным, словно осенним, дождём на наши непокрытые головы. Не по-летнему прохладный ветер выдувал из тела остатки тепла, сыпал в лицо водяной моросью, забирался под пиджачок, наброшенный на нейлоновую рубашку, лёгкую и совсем не греющую. Ощущение было такое, что тебя в одежде выставили под холодный душ. Внутри всё стыло, и было желание поскорее спрятаться куда-нибудь от непогоды.

Мы выглядели со стороны, наверное, как урки самого мрачного пошиба, и прохожие пугливо косились на нас.

К бару мы подошли промокшие и злые. Хотелось согреться в тепле полумрака пивного подвальчика. У дверей на лестницу, ведущую вниз, в подвал кабачка, несколько человек стояли под навесом и, переговариваясь, курили. Мы протиснулись мимо них.

Усевшись за свой любимый столик в углу, в полумраке уютного тёплого бара, поверхность крышки которого, из толстого

морёного дуба, была до блеска натёрта рукавами и кружками, мы с удовольствием вздохнули – добрались.

Гриша пошёл к стойке, где стояла очередь из нескольких человек за пивом, таранькой, раками и горячими сосисками, а я меж тем принялся разглядывать публику, собравшуюся под этими тёмными сводчатыми потолками. Когда сидишь в компании девчонок, этим заниматься некогда. А теперь…. Я был один.

Публика, в основном, собралась прилично одетая, какая, вообще, собиралась здесь постоянно. Но вот в одном углу, за грязным, неубранным столом, забросанным остатками рыбы и залитым лужицами пива, сидела старушка в платке, в грязной телогрейке. Старушка была маленькая, почти карлик. Руки её едва дотягивались до края стола. Полулитровая кружка, из которой она пила, была величиной чуть ли не с её голову, отчего мне всё время казалось, что бабулька вот-вот нырнёт в нею словно рыбка. Она пила пиво, засовывая голову глубоко внутрь, зажмуривалась от удовольствия и не обращала ни на кого внимания. На неё тоже никто не обращал внимания. Даже официантка, заматерелая бабёнка возраста заката молодости, ругающаяся матом не хуже любого мужика, не подходила к её столику и не думала его убирать, словно его и не было. Кроме меня до одинокой старухи никому не было дела.

В другом месте, в сводчатой нише, разместилась разудалая кампания, обосновавшись за большим дубовым столом. Оттуда неслись крики, маты, прорывающиеся через общий гомон. Там весело и дружно звенели кружки, взметались в полумраке чьи-то руки, кто-то то и дело порывался встать, но его тут же сажали на место. За столом рядом со мной, тихо переговариваясь, сидели четыре пожилых человека. Они дымили сигаретками и, похоже, играли в картишки, посасывая пиво из своих кружек. К ним несколько раз подходила официантка, что-то громко говорила, но они каждый раз отмахивались от неё руками. Ещё несколько столов занимали по двое, по трое другие завсегдатаи заведения.

Официантка сегодня была, видимо, не в духе, и не успевала, да и не спешила убирать со столов пустые кружки, остатки рыбы, плёнку с сосисок, раковые панцири, и всё это валялось на них непривлекательными кучками.

За нашим столом тоже кто-то уже успел посидеть. Я смахнул мусор в пустую кружку и отодвинул посуду на дальний угол, чтобы меньше портила настроение.

Под полукруглыми сводами потолка плавали облака сизого плотного табачного дыма, из которого то и дело выныривали фонари под ретро, освещавшие зал бара тусклым, приятным светом, проникавшим сквозь матовые жёлтые стёкла, вставленные в железные фигурные рамки, сделанные под старинные газовые светильники. Вот эти светильники, да ещё грубоватые столы и сводчатые потолки и предавали такой милый шарм этому заведению, создавали тот неповторимый уют, что так манил к себе. Казалось, что барчонок этот существует уже несколько столетий, по нему бродят тени прошлых веков, и даже где-то рядом витает дух самого Петра Первого, потерявшего, – говорят, что спьяну, – в этом городе когда-то, давным-давно, три сумы с золотом, то ли направляясь «на», то ли возвращаясь «с» Полтавской битвы.

Здесь, в самом деле, было что-то от средневекового трактира. И только электрический свет, обитая красным дерматином стойка бармена с высокими табуретами для подсидки, да сам он, стоящий за ней в белой накрахмаленной рубашке с чёрной бабочкой, возвращали посетителя из этого средневекового очарования к современности, от которой почему-то снова хотелось убежать куда-то в прошлое. Даже здесь, в баре, было как-то свободнее душе, чем на улице, обвешанной красными флагами и транспарантами с глупыми призывами. Хотелось куда-то убежать из коммунизма, и этот бар был такой отдушиной, которая создавала иллюзию побега в другой мир.