Возвращение Каина (Сердцевина)
Шрифт:
Пораженный и обрадованный этим перевоплощением, Аристарх Павлович побежал домой, чтобы разбудить весь дом и привести сюда. Детский нетерпеливый восторг клокотал в груди, и трепещущее дыхание в любой миг могло вырваться наружу смехом и слезами одновременно…
Весь дом уже был разбужен, повсюду царило беспокойство и торопливая суета. У дверей на стуле сидел полусонный солдат и в ожидании теребил в руках несуразную зеленую кепку с большим козырьком. Кирилл был одет в легкую летнюю форму и растерянно перебирал свои бумаги в бумажнике. Аннушка с Екатериной спешно укладывали «тревожный» чемодан.
— Батя, уезжаю! — с каким-то удивленным испугом крикнул Кирилл. — Приказ срочно явиться к месту службы…
— Ох. Кирюша, это лишь начало, — невозмутимо сказала Екатерина. — Столько этих приказов будет, столько тревог… Братец твой
— Товарищ лейтенант, опоздаем к первой электричке, — поторопил посыльный солдат. — Приказано посадить в первую…
Провожали до ворот Дендрария почти бегом. Аристарх Павлович нес чемодан, а Кирилл, обняв Аннушку, уже пришел в себя и ворчливо острил на ходу:
— Женишься тут, как раз! Можно сказать, из-под венца выхватили! Тиимать!.. На хрена мне эта служба? Скорей бы на пенсию…
За воротами дожидался военкоматовский «уазик».
— Эх, ни Алеши, ни Веры нет, — пожалел Аристарх Павлович. — Приедут, а жениха и след простыл.
— Ничего, — отмахнулась Екатерина. — Через месяц-другой отпустят догулять. Жениться — не напасть…
Кирилл наскоро простился с родней, поцеловал Аннушку и сел в машину.
— Батя! — крикнул он. — Поглядывай, чтоб невесту не увели! Если что — запри в чулан, а всех поклонников к стенке. У тебя там еще патроны оставались!..
Аннушка, улыбаясь, помахала ему рукой и, когда машина уехала за поворот, вдруг опустилась на землю и заплакала.
— Он не вернется… Я чувствую… он не вернется!
Валентина Ильинишна с Екатериной подняли ее, стали успокаивать и повели домой, как больную. Тихая, отчаянная истерика душила ее; Аннушка глотала слезы, но нездорово блестящие глаза оставались сухими. Аристарх Павлович взял ее за плечи и повел к Колокольному дубу. Там он умыл Аннушку и дал напиться из своих ладоней. Аннушка посветлела и, длинно всхлипывая, как наплакавшийся ребенок, стала играть с родником, вялой рукой разбивая его в брызги…
10
Ни о каком возвращении ерашовского поместья наследникам бывших владельцев городские власти и слышать не хотели. Для начала погоняли из кабинета в кабинет, побеседовали с отставным подполковником, выяснили, что, кроме пенсии, у него ни гроша за душой, и отказали наотрез. Мэрию устраивал лишь вариант предприятия со смешанной собственностью, поскольку нищий бюджет требовал вливания частного капитала. Старший Ерашов особенно-то и не настаивал и не спорил: Вере был важен только сам факт отказа, обязательно зафиксированный на бумаге. Это обстоятельство настораживало городское начальство: род Ерашовых был слишком известен, однако их потомков в городе совершенно не знали. И только военком, прочитав, видимо, личное дело, относился к Алексею с почтением и обещал содействие во всем — четыре боевых ордена и два ранения для него кое-что значили. Вера же, кроме прокуратуры, нигде не засвечивалась, и все-таки в недрах мэрии пополз слух, что она — большая шишка в Санкт-Петербурге, а значит, наверняка имеет связи в Москве. И эта опаска помогла, когда Вера от имени Горзеленхоза и коллектива Дендрария как адвокат явилась в арбитраж с протестом. Дело в том, что бывшие хозяева при создании муниципального предприятия оказывались в стороне и, лишаясь Дендрария, по сути, снимались с городского бюджета. В арбитраже к тому времени прослышали, кто такая Ерашова, и долго мудрить не стали — решение о создании предприятия опротестовали и деятельность его приостановили — нарушений законодательства было найдено на три протеста.
Получив бумагу из арбитража, Вера с Алексеем за одну ночь составили свой план использования Дендрария в целях международного туризма и наутро уже были в Москве. Не привлекая пока никаких связей, они явились в дирекцию «Золотого кольца» и, предъявив решение арбитража, объяснили, что в ближайшем будущем ни бань с самоварами, ни соловьев-разбойников и ни гостиницы не будет. «Золотому кольцу» было наплевать, кто станет владеть заповедным Дендрарием; ему нужен был сервис и развлекательный комплекс. Вера выложила кучу документов, запрещающих всякое новое строительство на территории природного памятника, тем более загрязняющих непроточный водоем, а также устройство лестниц и смотровых площадок на деревьях, установку сувенирных киосков, туалетов и прочих принадлежностей сервиса. Оказывается, городские власти на все это закрывали глаза, лишь бы затащить город в круг
— Кто станет всем этим заниматься? — возмутился он. — Я всего-навсего летчик!
— Заниматься будешь ты, — бездумно и весело заявила сестра. — Я из тебя сделаю капиталиста. А как ты собирался жить? На одну пенсию? В тридцать два года?.. Постепенно втянешь Олега. Может, и Василий объявится, когда узнает, что мы не лаптем щи хлебаем.
И все-таки старший Ерашов не мог отвязаться от ощущения, что все затеянное — чистая авантюра. Вера же чувствовала себя как рыба в воде. Ей доставляло удовольствие беседовать с начальниками, звонить, проводить переговоры, давать консультации по праву, сажать в лужу, причем изящно, дилетантов в юриспруденции и бизнесе. Она купалась в этой стихии, которая для Алексея была нудной и утомительной; она всегда точно знала, на кого выйти, кто владеет информацией и кто может реально помочь, не требуя взятки. С женщинами Вера разговаривала вежливо и уважительно, а с мужчинами, даже с крутыми начальниками, всякое общение начинала с какой-то кокетливой надменностью, но заканчивала почти дружески и никогда не ошибалась в людях: следовательский опыт шел ей на пользу. Наблюдая за сестрой, Алексей понял, что она никогда уже не выйдет замуж, и если выйдет, то не увидит счастья. Она была слишком умна, чтобы безоглядно влюбиться, и слишком прозорлива, чтобы поверить в любовь мужчины, по положению и уму годного ей в мужья. А круг, в котором Вера чувствовала себя свободной и раскрепощенной, уже был насыщен практичностью, расчетом и деловыми связями.
Мотаясь за сестрой по Москве, старший Ерашов вдруг начал понимать, что постепенно сдает свое старшинство: в доме — Аристарху Павловичу, в делах — Вере, в делах же духовных — Олегу. И это было не обидно и не оскорбительно. За двадцать армейских лет он оказался оторванным от реально существующей жизни и теперь должен был найти в ней свое место, свою ступень на лестнице, по которой следовало подниматься вверх. Ему как бы объявили жестокое офицерское наказание — несоответствие с занимаемой должностью, почти смертельное для карьеры. И следовало сделать резкий бросок вверх, чтобы доказать свое положение старшего.
Когда в вертолетном училище первый в жизни Ерашова инструктор заявил, что через два года он всех научит летать, Алексей мгновенно поверил в это, поскольку летать очень уж хотелось и небо не казалось ему холодным и чужим. И он учился постепенно — от тренажера к рулежке, от рулежки — к взлету, от взлета — к посадке, поскольку нельзя было летать, не зная, как отрываться от земли и как возвращаться на нее. Тут же, делая из него капиталиста, родная сестра без всякой подготовки поднимала его в небо чужой, неведомой стихии и, бросив управление, оставляла корабль с совершенно незнакомыми педалями, ручками и кнопками…
Что-то подобное он испытал, когда его машину подбили над горами Афганистана. Снаряд попал не в двигатель, а лишь пробил жаровую трубу, отчего огненный выхлоп ударил в борт, быстро прожег его и ворвался в десантный отсек кабины. Можно было еще тянуть достаточно долго, оставляя за собой дымный хвост, но перегорели кабели управления, и машина стала тупой и тяжелой, как утюг. Вместе со вторым пилотом и бортмехаником они тянули ручки шаг-газа с нечеловеческой силой, так что загибались трубчатые стойки, — неуправляемая машина неслась по своим стихийным законам, и голый каменистый склон впереди неумолимо приближался. Чтобы не взорваться на собственных ракетах, надо было освободиться от них, сделать аварийный слив горючего, выключить горящий двигатель и включить систему пожаротушения, однако все кнопки омертвели и ничего нельзя было сделать! И вот несколько долгих минут, отказавшись от бесплодных попыток что-то изменить, они просто сидели и ждали конца.