Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
Бог знает, каким нюхом определяют они заезжего гостя даже в таком неинтересном субъекте, как бродяга зековского вида. Прямо за городскими огородами тянутся заборы с колючей проволокой. Оттуда наезжают и начальство с семьями, и обслуга, а бывает – "выпускники". На бородаче, явившемся к рынку, куртка старая, замызганная, кирзачи в грязище – явно не из автомобиля вышел, но и на "выпускника" не похож – борода и волосы не для лагерной вши рощены.
– Остынь, парень! – отстранил бородатый бросившегося наперерез с витриной мужских перстней смугляка. – По понедельникам я золото не закупаю.
Который месяц наведывался сюда Максим Горчаков по поводу оформления собственности на строение в деревне Козлищи и уходил не солоно хлебавши. И, наконец – удача! В кармане документ, на дворе солнце, а на заборе трепещет исполненное компьютерным способом объявление: "Продам срочно "Фолксваген", 7 дней из Германии, цвет – мокрый асфальт. И корову молочную черно–белой масти. Четвертым отелом. Плюс сено".
"И то и другое надо! Пожалуй, без сена", – с азартом новоявленного собственника подумал Максим, направляясь к базарному изобилию.
– Дяденька, купите собаку. Кавказская сторожевая. Паспорт есть, прививки, какие надо, – в живот Максима уперся рюкзачок цвета хаки. Его держал пацан лет девяти, а в нутре рюкзака копошилось нечто теплое, мягкое, атласно–черное.
– Сторожить у меня пока нечего, вот дело какое, – он шагнул в сторону, опасаясь заглядывать на щенков.
– Ну посмотрите хотя бы… – канючил парень, вытягивая из рюкзачка сонное, пузатое, вислоухое существо. Глаза у существа были черные, глянцевые, беспредельно доверчивые. – Кавказские сторожевые. У меня одна девочка и два мальчика. Отец медалист. Семьдесят сантиметров в холке.
Бормоча что–то извиняющееся и отворачиваясь, Максим торопливо зашагал прочь с неприятным ощущением, словно сделал гадость. Автобус здесь ходил по расписанию, оставалось больше часа на прогулку и размышления.
В хозяйственном магазине неистребимо пахло дустом и до одури едким стиральным порошком, стоящим у окна в импортных ярких ящиках. На полках с терпимостью аборигенов, позирующих в обнимку с колонизаторами для плаката "Дружба народов", теснились банки тракторного мазута, чугунки, все в сургучных плевках и обрывках бумаги, толщенные колодезные цепи, фарфоровый сервиз производства Люксембург под названием "Файф оклок у королевы", квадратные консервные банки с интригующей этикеткой "Масло оливковое. Девственное". На жестянке в характеристике масла действительно стояло слово "вёрджин", что означало в данном случае, первый отжим, а в иных девственность. Наличие в городке переводчика, не ограничившегося доступным по картинке понятием "олив ойл", а пристроившего к нему такое обескураживающее прилагательное, все же радовало.
Задумавшись о позитивных преображениях, Максим дошагал до автобусной остановки. На лавке, пристроив сумки, уже сидели ожидающие транспорта тетки – в китайских пуховиках, ангорских бирюзового окраса капюшонах и в тяжелых резиновых сапожищах. В стороне, усиленно работая челюстями, употреблял какую–то рекламную жвачку паренек с рюкзачком цвета хаки.
– Продал? – поинтересовался Максим.
–
– Как топить? – оторопел Максим, и вид у него, конечно, был соответствующий. Пацан давно просек, с кем имеет дело.
– Обыкновенно. Ему соседский Шалый ногу прикусил, он хромучий. И вообще – не в породу. – Зябко поежившись, парень втянул голову в плечи и с полным равнодушием отвернулся. Откуда–то налетел пронизывающий ветер, небо заволокло тучами. Тут же припустил мелкий, хлесткий дождь.
Максим положил руку на худенькое под курткой детское плечо:
– Продай мне.
– Говорю – хромой он. Бракованный, – парень изобразил раздумья. – За двадцатку мог бы уступить. Не иначе.
Максим безропотно отдал деньги, получил нечто теплое, полукилограммовое, сразу задрожавшее.
– Под куртку суньте. Ему месяц еще. Лапа зовут, – объяснил очень довольный сделкой пацан.
Бабы налетели, как вороны с ветки, загалдели, приметив идущий на круг автобус. Началась привычная, необязательная вовсе, а так, для тонуса, осада с втаскиванием мешков, криками, руганью.
– Не жмитесь, бабоньки, местов всем хватит, – рассудительно ворчал мужик на деревянной ноге.
– Тебе хромому чиво, тебе сиденье и так полагается, – отругивалась тетка, заклинившая дверь необъятным тюфяком и вызвавшая всеобщее недовольство.
– Нога здесь не при деле, – обиделся инвалид. – Я отродясь нервный. Щекотку не переношу. А дамочки на всякой колдобине завели манеру за постороннее тело хвататься.
– Ох, уж нельзя за мужичка подержаться! – игриво встряла молодуха в ярком пуховике, стрельнув бойкими глазами в Максима. Тот деликатно подсаживал обремененных сумками бабок и втиснулся последним, бережно, как беременная, придерживая руками вздувшуюся на животе куртку.
В автобусе к нему пробрался паренек, долго сопел, а потом выложил:
– Я б его не утопил. На свалке бы оставил, там целая стая живет… он подумал. – Вообще–то Лапа, может, и гибрид. Ну, не совсем сторожевая.
– Что ж за порода? – уточнил Максим просто так, для разговора. Он не сомневался с самого начала, что приобрел то, что хотел – настоящего высокосортного дворнягу.
– Леська у нас вроде овчарка, только одно ухо висит. Если это от Лохматого, то, может, кавказец будет. Лапы–то, гляньте, толщенные.
Уже у дверей, собираясь спрыгнуть со ступеньки, он добавил: Прививку ему не успели сделать. Из–за укуса.
Час трясся замызганный до крыши автобус по грунтовке, переваливаясь из лужи в лужу, пугая гусей, подолгу останавливаясь у продовольственных деревенских точек, и, наконец, достиг центральной площади деревни Торопа. У остановки мок под дождем оголенный скверик. Вокруг него выстроились в карэ строениями общественного назначения: сельсовет, милиция, столовая. Имелась Доска почета с обрывками фотопортретов и выцветшими, по лени застрявшими здесь лозунгами. Пестрый щит с рекламой "пепси" выглядел попугаем, залетевшим в курятник.