Возвращение мастера и Маргариты

Бояджиева Мила

– Вроде как в зеркало?
– ощерился поп, став похожим на затравленного хорька.

– Вроде...
– процедил человек в плаще и отвернулся. Надел шляпу, вздохнул: - Выходи, ждут.

Даже по спине было видно, что стиснул он сильные челюсти и большую бурю в себе удерживает.

Вышел и саданул ногой большого, неприятно скалящегося пса. Захрюкав, сраженный очередной неудачей Гнус, спрятался в волхонковской подворотне. Нашептали ему сегодня товарищи скверные новости. Будто бы явился в Москву шеф тайной разведки смежного ведомства, прикидываясь шутником и беззаботным гаером. То иностранного шпиона изображает, то представления в Варьете устраивает. А с ним свита - мерзейшая из мерзейших. И ведь всем ясно, что не на прогулку

явился сюда мессир Воланд, а что бы за работой Армейского десанта Гнусов проследить и перед высшим начальством скомпрометировать. Предупредили Мелкого беса вышестоящие коллеги, что грядет время чисток и серьезных разборок с нерадивыми сотрудниками. А значит, настала пора решительного сражения с Жостовым - терять нечего, либо пан, либо пропал. Скорчился Гнус в подворотне, зыркая красными глазами на спешивших мимо прохожих, да повизгивая от ненависти к котам, за которыми нельзя было даже погнаться и разорвать в клочья.

Глава 6

Симпатичный городок Андреаполь! Если не смотреть на двухэтажную стекляшку универмага и кое-какие вывески, можно предположить, что два столетия прошли стороной. Правда, вросли в землю, скособочились, погнили домики с резными ставнями, на латаных крышах появились антенны и протянулись от столба к столбу провода. Но рябины, кривые улочки с лужами во всю ширь и непременной черно-пегой свиньей в самом болотище, с шумными, голенастыми гусями - все те же.

Середина ноября. Уже падал и таял мокрый снег, неделю заливали холодные тоскливо-беспрерывные дожди и вдруг - солнце! Поверилось в чудо вот начнется сразу весна, миновав долгую, смертельно-скучную, понапрасну заедающую и без того короткую человеческую жизнь зиму. Хмельное веселье согрело душу. Ну до чего же славный, приветливый городишко! Чудесный базар! Какие милые хозяюшки топчутся за банками квашеных огурцов, горками репы и свеклы, разложенными на черных дощатых прилавках! Хохотушки, стряпухи, калядухи-затейницы. Что за роскошь - черные кудри, смуглые лица, полные золота улыбки и руки, протягивающие ящички, где на черной ткани выложены увесистые "золотые" перстни, сережки, кулоны. Местный бизнес артели, производящей ювелирные изделия в стиле "цыганский барон" процветает в очевидном отсутствии спроса. Человек десять живописных горьковских типов часами сидят у ворот рынка, встречая каждого приезжего гвалтом и толкучкой с выставленными перед собой витринками.

Бог знает, каким нюхом определяют они заезжего гостя даже в таком неинтересном субъекте, как бродяга зековского вида. Прямо за городскими огородами тянутся заборы с колючей проволокой. Оттуда наезжают и начальство с семьями, и обслуга, а бывает - "выпускники". На бородаче, явившемся к рынку, куртка старая, замызганная, кирзачи в грязище - явно не из автомобиля вышел, но и на "выпускника" не похож - борода и волосы не для лагерной вши рощены.

– Остынь, парень!
– отстранил бородатый бросившегося наперерез с витриной мужских перстней смугляка.
– По понедельникам я золото не закупаю. Понедельник сегодня, приятель, и число тринадцатое. А у меня серьезное приобретение!- Он достал из кармана бумагу с паспортом, аккуратно сложил все в пакет и перепрятал за пазуху.

Который месяц наведывался сюда Максим Горчаков по поводу оформления собственности на строение в деревне Козлищи и уходил не солоно хлебавши. И, наконец - удача! В кармане документ, на дворе солнце, а на заборе трепещет исполненное компьютерным способом объявление: "Продам срочно "Фолксваген", 7 дней из Германии, цвет - мокрый асфальт. И корову молочную черно-белой масти. Четвертым отелом. Плюс сено".

"И то и другое надо! Пожалуй, без сена", -- с азартом новоявленного собственника подумал Максим, направляясь к базарному изобилию.

– Дяденька, купите собаку. Кавказская сторожевая. Паспорт есть, прививки, какие надо, - в живот Максима уперся рюкзачок цвета хаки. Его держал пацан лет девяти, а в нутре рюкзака копошилось

нечто теплое, мягкое, атласно-черное.

– Сторожить у меня пока нечего, вот дело какое, - он шагнул в сторону, опасаясь заглядывать на щенков.

– Ну посмотрите хотя бы...
– канючил парень, вытягивая из рюкзачка сонное, пузатое, вислоухое существо. Глаза у существа были черные, глянцевые, беспредельно доверчивые.- Кавказские сторожевые. У меня одна девочка и два мальчика. Отец медалист. Семьдесят сантиметров в холке.

Бормоча что-то извиняющееся и отворачиваясь, Максим торопливо зашагал прочь с неприятным ощущением, словно сделал гадость. Автобус здесь ходил по расписанию, оставалось больше часа на прогулку и размышления.

В хозяйственном магазине неистребимо пахло дустом и до одури едким стиральным порошком, стоящим у окна в импортных ярких ящиках. На полках с терпимостью аборигенов, позирующих в обнимку с колонизаторами для плаката "Дружба народов", теснились банки тракторного мазута, чугунки, все в сургучных плевках и обрывках бумаги, толщенные колодезные цепи, фарфоровый сервиз производства Люксембург под названием "Файф оклок у королевы", квадратные консервные банки с интригующей этикеткой "Масло оливковое. Девственное". На жестянке в характеристике масла действительно стояло слово "вёрджин", что означало в данном случае, первый отжим, а в иных девственность. Наличие в городке переводчика, не ограничившегося доступным по картинке понятием "олив ойл", а пристроившего к нему такое обескураживающее прилагательное, все же радовало.

Задумавшись о позитивных преображениях, Максим дошагал до автобусной остановки. На лавке, пристроив сумки, уже сидели ожидающие транспорта тетки - в китайских пуховиках, ангорских бирюзового окраса капюшонах и в тяжелых резиновых сапожищах. В стороне, усиленно работая челюстями, употреблял какую-то рекламную жвачку паренек с рюкзачком цвета хаки.

– Продал?
– поинтересовался Максим.

– Угу. Хорошо пошли. По двадцать пять тысяч, - мальчишка перебросил рюкзак за спину. Оттуда раздалось тоскливое поскуливание.
– Это последний, бракованный. Топить буду.
– Он с вызовом, прищурив желтый глаз, глянул на высокого дяденьку.

– Как топить?
– оторопел Максим, и вид у него, конечно, был соответствующий. Пацан давно просек, с кем имеет дело.

– Обыкновенно. Ему соседский Шалый ногу прикусил, он хромучий. И вообще - не в породу.
– Зябко поежившись, парень втянул голову в плечи и с полным равнодушием отвернулся. Откуда-то налетел пронизывающий ветер, небо заволокло тучами. Тут же припустил мелкий, хлесткий дождь.

Максим положил руку на худенькое под курткой детское плечо:

– Продай мне.

– Говорю - хромой он. Бракованный, - парень изобразил раздумья.
– За двадцатку мог бы уступить. Не иначе.

Максим безропотно отдал деньги, получил нечто теплое, полукилограммовое, сразу задрожавшее.

– Под куртку суньте. Ему месяц еще. Лапа зовут, - объяснил очень довольный сделкой пацан.

Бабы налетели, как вороны с ветки, загалдели, приметив идущий на круг автобус. Началась привычная, необязательная вовсе, а так, для тонуса, осада с втаскиванием мешков, криками, руганью.

– Не жмитесь, бабоньки, местов всем хватит, - рассудительно ворчал мужик на деревянной ноге.

– Тебе хромому чиво, тебе сиденье и так полагается, - отругивалась тетка, заклинившая дверь необъятным тюфяком и вызвавшая всеобщее недовольство.

– Нога здесь не при деле, - обиделся инвалид.
– Я отродясь нервный. Щекотку не переношу. А дамочки на всякой колдобине завели манеру за постороннее тело хвататься.

– Ох, уж нельзя за мужичка подержаться!
– игриво встряла молодуха в ярком пуховике, стрельнув бойкими глазами в Максима. Тот деликатно подсаживал обремененных сумками бабок и втиснулся последним, бережно, как беременная, придерживая руками вздувшуюся на животе куртку.