Возвращение на родину
Шрифт:
Тогда Фейруэй зажег фонарь, привязал его к другой веревке и стал спускать ее в колодец рядом с первой. Клайм подошел и заглянул вниз. Странные мокрые листья, для которых не существовало времен года, и причудливо-узорчатые мхи обнаруживались на стенках колодца по мере того, как фонарь опускался; наконец лучи его упали на смутный ком из перепутанной веревки и бадьи, покачивающийся в волглом темном воздухе.
– Мы ее только за край дужки подцепили, - ради бога, осторожней!
Они тянули с величайшей бережностью, пока в колодце двумя ярдами ниже не показалась бадья, словно умерший друг, снова
– Ах, чтоб ей!
– сказал Фейруэй.
– Спускай опять, - сказал Сэм.
– У меня уже спина задеревенела, столько времени согнувшись стоял, сказал Фейруэй, выпрямляясь и потягиваясь с такой силой, что хрустнули суставы.
– Отдохните немного, Тимоти, - сказал Ибрайт.
– Я стану на ваше место.
Опять спустили крюк. Его стремительный удар о далекую воду отдался у них в ушах, как звук поцелуя, после чего Ибрайт стал на колени и, нагнувшись над колодцем, принялся кругообразно водить крюком, как раньше делал Фейруэй.
– Обвяжите его веревкой, это же опасно!
– раздался мягкий и тревожный голос откуда-то сверху.
Все обернулись. Говорила женщина из верхнего окна, стекла которого сверкали в красном зареве заката. Губы ее приоткрылись, казалось, она на миг забыла, где она.
Ибрайта обвязали веревкой вокруг пояса, и работа продолжалась. Еще что-то вытащили, но тяжесть была небольшая, и оказалось, что это только виток веревки, отвязавшийся от бадьи. Мокрую массу бросили в сторонку на землю; Хемфри занял место Ибрайта, и крюк снова спустили.
Ибрайт в задумчивости отошел к сваленной на траву веревке. В тождестве только что прозвучавшего голоса девушки и голоса меланхолического комедианта у него теперь не оставалось сомнений. "Какая заботливая!" - подумал он.
Юстасия покраснела, когда заметила, какой эффект произвели ее слова на стоявших внизу, и теперь больше не показывалась в окне, хотя Ибрайт долго на него поглядывал. И пока он там медлил, мужчины у колодца наконец благополучно вытащили бадью. Один пошел искать капитана, чтобы узнать, какие будут дальнейшие распоряжения. Капитана дома не оказалось; вместо него в дверях появилась Юстасия и подошла к ним. Она держалась непринужденно, со спокойным достоинством, весьма далеким от той силы чувства, которая прозвучала в ее заботливых словах о безопасности Клайма.
– А сегодня уже можно будет достать воду?
– спросила она.
– Нет, мисс. Дно у бадьи вышибло начисто. И так как мы сейчас ничего не можем сделать, то мы уйдем, а придем завтра утром.
– Опять без воды, - уронила она и повернулась, чтобы уйти.
– Я могу прислать вам немного из Блумс-Энда, - сказал Клайм, выступая вперед и приподнимая шляпу; остальные уже выходили в калитку.
Мгновение Ибрайт и Юстасия глядели друг на друга, как будто каждый вспоминал те несколько минут в лунном свете, которые были их общим достоянием. И после этого обмена взглядами спокойная неподвижность ее черт смягчилась, ее сменило более утонченное и теплое выражение, как
– Благодарю вас, но это, право, не нужно.
– Да ведь у вас же нет воды?
– Ну, это я считаю, что нет воды, - сказала она, краснея и поднимая свои опушенные длинными ресницами веки, как будто поднять их было делом, требующим размышления.
– Но мой дедушка считает, что воды у нас довольно. Пойдемте, я вам покажу.
Она сделала несколько шагов в сторону, он последовал за ней. Когда она подошла к стыку между насыпями, где были проделаны ступеньки, чтобы подниматься на вал, она вспрыгнула на них с легкостью, неожиданной после ее вялых движений у колодца. Это, между прочим, показывало, что ее томность происходила не от недостатка силы.
Клайм поднялся следом за ней и заметил наверху на валу круглое выжженное пятно.
– Зола?
– спросил он.
– Да, - сказала Юстасия.
– На пятое ноября мы тут устраивали маленький костер, и это след от него.
На этом месте был костер, который она зажгла, чтобы привлечь Уайлдива.
– Вот какая у нас есть вода, - сказала она и бросила камешек в пруд, лежавший с наружной стороны вала, как белок глаза без его зрачка. Камень упал в воду с громким плеском, но Уайлдив не появился на другой стороне пруда, как это однажды было.
– Мой дедушка говорит, что во время своих морских походов он двадцать лет пил вдвое худшую воду, - продолжала она, - и считает, что и мы отлично можем пить эту, когда нет другой.
– Что ж, это верно, в зимнее время в этих прудах нет грязи. Они только что наполнились дождевой водой.
Она покачала головой.
– Я уже приспособилась жить в глуши, - сказала она, - но пить из пруда не могу.
Клайм поглядел в сторону колодца, где теперь никого не было, все уже ушли домой.
– За ключевой водой далеко посылать, - сказал он, помолчав.
– Но если вам так не нравится прудовая вода, попробую достать для вас колодезной.
– Он пошел к колодцу.
– Да, мне кажется, я смогу. Привяжу вот это ведерко.
– Но раз я не стала тех утруждать, то, по совести, не могу и вам позволить...
– Никакого труда, я сделаю это с удовольствием.
Он привязал ведерко к сваленной на землю длинной веревке, перекинул ее через ворот и стал спускать, давая веревке скользить меж ладоней. Но, отпустив немного, он задержал ее.
– Надо сперва закрепить конец, а то можно все потерять, - сказал он подошедшей ближе Юстасии.
– Не можете ли вы подержать веревку, пока я это сделаю, - или мне пойти позвать вашу служанку?
– Я подержу, - сказала Юстасия, и он передал веревку ей в руки, а сам пошел искать конец.
– Можно, я буду спускать потихоньку?
– спросила Юстасия.
– Только не надо много, - сказал Клайм, - а то, если ведро уйдет глубоко, вы увидите, насколько оно станет тяжелее.
Юстасия все-таки начала травить веревку. Когда Клайм завязывал конец, она вдруг вскрикнула:
– Я не могу ее удержать!
Клайм подбежал к ней, но задержать веревку ему удалось, только замотав ненатянутую часть вокруг стояка; тогда она сильно дернулась и остановилась.