Возвращение оборотня

Берендеев Кирилл Николаевич

Гости отвернули взоры от чтеца и медленно перевели их в направлении полутемного угла, откуда доносились мягкие шлепки и пыхтение. Поначалу им ничего разглядеть не удавалось — гостиную освещал торшер, в круге света которого они все и сидели. Но пыхтение и шлепки уверенно приближались. И вот, наконец, приблизились

настолько, что из темноты показалась здоровенная, с армейский ботинок цвета хаки 47-го размера, рогатая жаба. Она медленно переставляла лапы, толщиною с руку ребенка, а глаза ее, повертываясь в глазницах, впивались по очереди в каждого из пришедших, заставляя того замереть на месте и против воли вглядываться в нежданную гостью.

Подойдя к столу, жаба оглядела собравшихся еще раз, особенно долго разглядывая побелевшего поэта-лирика, а затем, тяжело моргнув, взглянула на свою переднюю лапу, приподняв ее к глазам, — на запястье лапы блеснули изящные дамские часики. Помолчав немного, грудным голосом жаба произнесла:

— Уж полночь близится, а Германа все нет!

И покачала головой недовольно.

Этого оказалось достаточно. Даже более чем достаточно: гости сорвались с мест — упал стул, зазвенел хрусталь рюмок, проливая недопитое содержимое на скатерть; хозяин вскочил следом, пытаясь выбраться из-за стола и докричаться до гостей, но те, уже не слыша ни его, ни себя, ни криков друг друга, хватали с вешалки верхнюю одежду и спешно выбегали в коридор.

Зашнуровывали ботинки они уже в лифте.

Иван Сергеевич обернулся к жабе. Та улыбнулась в ответ, махнула лапой; тотчас же ввысь поднялся дымный столп, достигая высоты ста семидесяти сантиметров и, достигнув, немедленно распался. А из него вышла его супруга, Василиса Петровна, складывая в пальцах жабью шкурку. Затем она подошла к шкатулке, стоящей на серванте, открыла ее и уложила шкурку

в особое отделение с надписью «рогатая жаба», рядом находились еще несколько таких отделений, общим числом более двух десятков, каждая сопровождалась коротким пояснением: «жаба обыкновенная», «квакша», «лягушка веслоногая» и проч.

— Бася! — возмущенно воскликнул писатель.

— Что Бася, — недовольно откликнулась супруга. — Что Бася? Я уже триста лет Бася.

— Ну, нельзя же так. Все-таки, они мои друзья…

— Нельзя, как же. Посмотри на время, а потом уж говори «нельзя». Мне убирать за вами, устроили тут свинарник, вон самогон ваш трехзвездочный весь на скатерть пролили. Неужто ты оттирать будешь? Вот именно, не мужское это дело, качай головой. И уборка, и готовка, и постель — и все я, везде я! Это подай, то прибери, в магазин сходи, даже гранки и то вычитай. Ну, как же, у тебя работа, ты человек занятой, известный — то диспут, то встреча, то фуршет. А ведь тебе завтра в издательство роман сдавать — в корректуре конь не валялся. И что, опять я править буду?

— Но Бася, я понимаю, конечно… но нехорошо же вот так…

— Все, без разговоров. Помоги мне убрать со стола и марш спать. Я устала, как не знаю кто, а мне еще с твоими гранками возиться. А ты бы своих дармоедов еще полночи развлекал; представляю, что после них к утру осталось.

Обреченно вздохнув, Иван Сергеевич покачал головой и понес вслед за супругой грязные тарелки. Недопитое вино поставил в холодильник. И только оставшись на кухне один, хмыкнул, вздохнул тяжело, будто вспомнив что-то, и мрачно пробормотал вполголоса:

— Как была жабой, так жабой и осталась.

И тут же натянуто улыбнулся и поспешил в гостиную помогать супруге убирать со стола.