Возвращение с края ночи
Шрифт:
— Вот здесь! — охотно пояснил Художник.
И он указал на стену своим «инструментом». Там немедленно возник образ призрачной двери. Не какой-то конкретной двери.
А двери вообще — как она есть — двери в чистом виде.
— Проход из ЗДЕСЬ в ТАМ!
И Воронков вдруг увидел, не глазами, а прямо разумом как-то, что Художнику нужны изобразительные средства, как-то: кисти и краски. Потому что здесь ему не хватает каких-то важных компонентов, какой-то опоры для КАРТИНЫ. Поэтому его устроили бы простые дедовские средства.
Краски
Сашка задумался. Краски были. И малярные, и даже художественные, оставшиеся в дежурке от одного алкаша-оформителя, подрядившегося еще в допрежние времена замазать одну из стен главного здания с целью воплощения высокохудожественного агитацитонного панно-оживляжа, да запившего еще при Андропове на полученный аванс и так ничего и не сделавшего.
С перестройкой нужда в панно с изображением героического труженика очистки сточных вод отпала сама собой, а ничего другого алкаш-оформитель рисовать на стенах не умел. Но краски в жестяных банках, похожих на противотанковые мины, остались.
Другое дело, что Воронков сомневался, можно ли давать блаженному эти краски. Чем сие, так сказать, чревато?
Ну, скажем, нарисовал он дверь, так? А дверь, между нами, это такая штука… Это ого-го! Через нее же не только выйти можно, но и войти. И тут уж Сашка был уверен, что если кто через эту дверь и войдет, то будет он, сто пудов, хуже татарина!
Под аккомпанемент таких растрепанных и несуразных раздумий Сашка бодро проводил уборку.
Проводил, оставаясь в полной боевой экипировке, ибо никакой уверенности в прочности мирной передышки не испытывал.
Пылесоса тут никогда не водилось, да странен он был бы в такой обстановке, как хирургический скальпель в руке мясника.
А посему приходилось обходиться старыми и проверенными методами. Путь Веника и Швабра-Дзюцу — чем не боевые искусства? Тем более что еще по советским временам Сашка воспринимал уборщиц в их синих халатах и косынках на седых, как правило, волосах как неких ниндзя. Они шныряли повсюду, словно воины-тени. Громыхали внезапно за спиной ведром. Совали мокрые тряпки под ноги. Веником пускали пыль в глаза. И всякого, кто не приглянулся, невзирая на чины и привилегии, могли и словом приласкать, так что мало не покажется, и шваброй уконтрапупить.
В каком-то старом кунгфушном фильме Воронок видел, как главный герой с успехом превращал в тренировку все: от мытья посуды или стирки подштанников учителя Борода-Из-Ваты до трудовой деятельности по возведению масштабных сложносочиненных конструкций неясного назначения из бамбука.
И с тех пор Сашка всякую малоприятную работу стремился превратить в способ поупражнять что-нибудь. Растяжку там, гибкость или хотя бы — терпение.
Художник, возможно, тоже тренировал терпение, присутствуя при этом. А может быть, располагал запасом оного терпения в переизбытке.
И уже настроившись на волну Героя, осуществлявшего
«Какая поразительная мощь энергетических трансляторных способностей!» — удивлялся он и думал, что в жестоком мире нельзя быть Героем, не обладая подобными феноменальными отклонениями. Когда массы забиты и сломлены, с унылой готовностью согласны влачить самое жалкое существование, тогда Герой должен обладать недюжинными задатками, которые разовьет в борьбе. Да, очевидно, только так, а не иначе!
Теперь встреча с Героем окрыляла Художника и поселяла в его душе сладостную оторопь перед новыми грандиозными свершениями на ниве искусства. Но ДВЕРЬ — вот что было сейчас главным.
Символика ритуала, который осуществлял Герой, заинтересовала Художника. Верхний пласт был прозрачен — символическое очищение среды обитания после схватки. Достойно и благородно. Однако подтекст был зловещим! Даже в этом ритуале Героя не оставляли мысли о борьбе и победе в грядущих боях. Он все подчинял взращиванию силы.
Джою было проще. Он воспринимал уборку как забавную игру, а швабру как развлекательный снаряд, прекрасный симулятор отбившейся от отары настоящей овцы, которой в жизни своей никогда не встречал.
Наскочить и облаять, отскочить и зарычать! Наскочить и попытаться тяпнуть не больно, в воспитательных целях. Отскочить и подпрыгнуть от избытка здоровой энергии.
— Опять память предков взыграла? — укоризненно сказал Сашка, когда пес вновь заливисто облаял швабру и попытался зубами прихватить черенок. — Нашел время.
Джой припал на передние лапы и притворно грозно заворчал, вовсю мотая хвостом.
— Ведь не щенок уже! — урезонивал Сашка.
Колли в ответ весело тявкнул, и было более чем понятно, что пес при этом имеет в виду.
— Хозяин! Все путем! Мы живы! Давай играть дальше!
— Занят я, не видишь? — ответил он. — Вон с гостем поиграй, если не терпится.
Джой, повернув голову, с интересом посмотрел на Художника.
Тот отчего-то заметно побледнел и, прижимаясь к стене, потихоньку, потихоньку сместился к выходу, да и выскочил наружу.
Колли с готовностью выскочил следом, оценив бегство как приглашение порезвиться на воздухе.
Сашка вздохнул с облегчением.
Кроме того, что ему теперь не мешали, в голове сразу прояснилось. Бессмысленное и невнятное присутствие Художника в сознании отдалилось. И стало свободнее в черепе, как ногам, когда стащишь тесные ботинки.
Как говорил Рыжий: «Когда кто-то мешает заниматься обязательным, но нелюбимым делом — это вдвойне раздражает».
Воистину.
Сегодня Воронкову казалось, что он упражняет исключительно собственную некомпетентность как уборщика на роликах.